— Пару раз получалось,

— Пару раз — это из скольки?

— Не будем о грустном, — сказал я.

— Да тут веселого в принципе мало, — сказал он. — Куда ни кинь, везде грустное.

— Сказал человек, разъезжающий на «мерседесе».

— «Мерседес», конечно, тачка неплохая, — сказал он. — Немцы делают вещи. Но обладание «мерседесом» не отменяет общей бессмысленности существования.

— У тебя просто кризис среднего возраста, — сказал я, определив знакомые мотивы. — А все остальное уже сверху наложилось.

— Нет, тут сложнее, — сказал он. — Знаешь, Чапай, к своему возрасту я понял, что не все в жизни измеряется обладанием «мерседесами». Вот раньше у меня «мерседеса» не было, зато был смысл, и я понимал, ради чего я это все делаю. А теперь «мерседес» есть, а понимания нет. Ну, бабки, да. Приятно. Но зачем?

— Если ты думаешь, что я знаю единственно верный ответ…

— Ты не знаешь, я не знаю, никто не знает, — сказал Петруха. — Я, конечно, слышал про такую теорию, что каждый должен возделывать свой сад, окучивать свою грядку, и тогда в целом все у всех нормально будет. Но, во-первых, она мне не близка, потому что как-то мелко это все. А во-вторых, она ни хрена не работает.

— Может, и работает, — сказал я. — Просто мы критического количества грядок еще не достигли.

— А оно вообще достижимо?

— Это больше философский вопрос, чем практический, — сказал я.

Я уже слышал такие разговоры раньше, только от людей постарше Петрухи. Точнее, это в моем времени они были постарше Петрухи, а тут-то они его ровесники как раз.

Из-под страны выдернули целую идеологию, попытались всунуть на ее место новую, но она как-то не прижилась. По крайней мере, не в этом поколении.

Впрочем, наверное, в каждом поколении есть люди, которым «мерседеса» мало. Не в том смысле, что им нужен десяток «мерседесов» или «роллс-ройс», или десяток «роллс-ройсов», а в более широком. Люди, которые мечтают о чем-то большем.

Но тут уж ничего не поделаешь, се ля ви. Вот тебе «мерседес», утрись и катайся.

— Размяк я что-то, — сказал Петруха. — В этом бизнесе так нельзя. Волчье время, только покажи слабину, и тебя сразу же сожрут. Акела промахнулся, Акела промахнулся…

— Я никому не расскажу, — пообещал я.

— Да причем тут ты, — вздохнул он. — Мне сейчас надо жесткие деловые решения принимать, а я вместо этого с тобой раскатываю.

— Ну так и не раскатывал бы, — сказал я.

— А как тут не раскатывать? — вопросил он. — Дело-то важное, можно даже сказать, архиважное. Хроношторм, конечно, не завтра, я до него дожить вообще не планирую, так что лично мне профита никакого, но нельзя же одним только личным профитом все измерять. Хотя многие и пытаются…

Водитель обернулся и вежливо кашлянул, прерывая очередную сентенцию размякшего Петрухи.

— Простите, что вмешиваюсь, босс, — деликатно сказал он. — Но, кажется, нас пасут.

— Кто?

— Белый «лансер» уже минут двадцать на хвосте висит, — сказал водитель. — Держит три корпуса примерно, ближе не лезет, но и не отстает.

— Нездоровая фигня, — сказал Петруха. — Как думаешь, Чапай, это по мою душу или по твою?

— Наверное, по мою, — сказал я и снова почувствовал себя виноватым за то, что его во все это втягиваю.

— Не торопись с выводами, — сказал Петруха. — Номера подмосковные.

— А какие должны быть? С часами и радужным флагом?

— Почему с флагом? Причем тут вообще радужный флаг?

— Эту шутку ты поймешь немного позже, — сказал я.

— А, так это шутка была…

— Может, это «солнцевские», босс? — предположил водитель.

— Может, и «солнцевские», — согласился Петруха. — У меня с ними недавно терки были. А может, и еще кто-то.

— Ты скольким людям дорогу перешел? — спросил я.

— А я считаю? — Петруха плотоядно улыбнулся и вытащил из подмышечной кобуры здоровенную «беретту». — Кто такие вещи вообще считает?

От меланхоличного настроения, в котором он пребывал пару минут назад, не осталось и следа. Он снова стал тем Акелой, который не промахивается.

Вот что с людьми адреналин животворящий действует.

Но в целом тенденция печальная. Если человек чувствует себя по-настоящему живым только в такие моменты, то только такие моменты он в дальнейшем и будет искать, а такие поиски рано или поздно выходят боком.

Как показывает практика, скорее, рано.

Мы остановились перед светофором, белый «лансер» затормозил сзади, соблюдая все ту же неизменную дистанцию в три корпуса. Стекла в нем были затонированы в ноль, как говорится, «чисто чтобы солнце фильтровать», поэтому разглядеть, сколько человек сидят внутри, было невозможно.

Если это за мной, то, может быть, это просто слежка. Если же за Петрухой, то сильно вряд ли. Чего за ним следить, что он такого сделать-то может? Разве что постоянные маршруты пытаются устанавливать, но сегодняшняя поездка к регулярным явно не относится.

Мы так увлеклись разглядыванием белого «лансера», что чуть не проморгали большой черный джип, стоявший от нас слева. Ну, собственно говоря, джип и джип, «гранд чероки», кажется, и тоже затонированный вусмерть, но в девяностые это не редкость вот вообще ни разу. «Чероки» с прозрачными стеклами — это не по-пацански и вообще деньги на ветер.

Я бы тоже не обратил на него внимания, если бы стекла его пассажирских окон синхронно не поползли вниз. Существовали, конечно, шансы, что в машине отказал кондиционер, или, скажем, один из пассажиров испортил воздух и всем срочно понадобилось проветривание, но у меня волосы на загривке встали дыбом от предчувствия чего-то нехорошего, да и вообще Петруха был прав. Лучше перебдеть, чем недобдеть.

— Газу! — крикнул я.

Водила поступил абсолютно правильно. Он не стал переспрашивать или интересоваться, зачем, а просто вдавил педаль в пол, одновременно выворачивая руль, чтобы не вытолкнуть стоявшего перед нами «жигуленка» на оживленный перекресток, а всего лишь подвинуть в сторону. Для трехтонной машины, оснащенной шестилитровым немецким мотором, это был ни разу не вызов. «Кабан» столкнул «жигуля» в сторону, даже особо его не помяв (впрочем, там все кувалдой прекрасно ремонтируется), а я увидел мелькнувший в окне джипа ствол «калаша».

Но стрелять ребятам пришлось сзади, да еще и по удаляющейся мишени, а не сбоку и по стоячей, как они планировали. Вдобавок, мы пригнулись,