В углу бастиона лежали грудой мусор и осколки. Под полотнищем рядом дожидались отпевания и погребения несколько трупов.

В горле бастиона, на выходе из него несла свою вахту каронада, небольшая морская пушка. Справа от нее виднелся вход в блиндаж. Над ним торчали из-под насыпи торцы могучих корабельных сосен, доставленных сюда со складов Черноморского флота, теперь опустошенных полностью. На столбе у входа была укреплена икона святителя Николая, украшенная полевыми цветами.

Рядом с блиндажом дымила печурка, сложенная из кирпича, на ней булькал котел с кулешом, который неторопливо помешивал кашевар.

С правого фаса, заметного отсюда, время от времени доносился голос сигнальщика.

Он по пояс высунулся из-за каменного зубца, упер медную трубу в бок, следил за полетом вражеских снарядов и покрикивал:

– Пушка на Парижскую! Маркела на Кривую пятку!

Разномастная группа защитников бастиона, по одежде которых уже трудно было различить рода войск, собралась меж двух орудий. Один из них покуривал трубочку, сидя на корточках, другой приспособил сигнальный барабан под спину, некоторые просто прилегли прямо на земле. Лица у всех были посечены осколками камней, руки черны от земляных работ. Грязные рубашки, патронные сумки через плечо. Белые ремни перевернуты и вымазаны ваксой, чтобы вражеским стрелкам трудно было рассмотреть их. Тесаки на боках, на головах фуражки в белых чехлах. На ночь солдаты снимали их. Они сразу заметили, что в темноте пули охотно находят любое светлое пятно. На некоторых накинуты шинели, прозванные севастопольскими. К ним спереди, от плеч до пояса были пришиты патронташи серого сукна, из которых торчали бумажные патроны.

Защитники города вели тихий разговор:

– Как дал я ему, братцы, в упор, так он три раза и перекувыркнулся.

– А мне англичанин наладил штыком в брюхо, но успел я вывернуться, да сам его и полоснул. Завизжал он, как свинья.

– Пушка, на второй бастион! – раздался крик сигнальщика.

– Братцы, а к нам француз в ров свалился. Деться ему некуда, так он ружье бросил, руки задрал да так жалостно головой замотал. Что ж, хоть и супостат, а пардон дать надо. Вытащили мы его на бастион, он сразу и повеселел, братцы, рассмеялся. Ему ведь тоже жить хочется.

– Бить надо эту саранчу насмерть!

– Они тоже ведь солдаты. У них служба, как и у нас.

– Ребята, гляди!

Веревочная сетка на амбразуре зашевелилась, в нее явно кто-то пытался пролезть. Солдаты вскочили на ноги, схватились за оружие.

– Братцы, турок! – раздался встревоженный голос.

Невысокий солдатик, который сидел под самой амбразурой, уже было замахнулся прикладом и собирался ударить странного, покрытого пылью человека, но тот успел перевалиться вниз, на землю, изрытую осколками. Одежда на его правом плече была разорвана, сабельная рана, прошедшая от плеча наискосок по стене, сильно кровила. Это был Даниил.

– Какой турок? Я пластун! – встав на ноги, сказал Даниил.

– Гляньте, по-нашему говорит!

– Да где же пластун? На вид турок самый настоящий.

– Да он ранен, глянь, плечо у него посечено.

– Маркела наша! Берегись! – закричал сигнальщик изо всей силы и затрубил.

Раздался свист подлетающего снаряда. Тяжелая бомба, выпущенная из мортиры, рассыпая искры из трубки, влетела на бастион и взрыла землю, почти полностью скрылась в ней. Те защитники города, которые были ближе других к этому месту, совершили, казалось бы, самый глупый, смертельно опасный поступок. Они бросились прямо к бомбе и залегли почти вплотную к ней. Остальные разбегались кто куда, толкались по углам и на входе в блиндаж.

Один только Даниил, мертвенно побледневший, остался стоять на ногах.

Трубка мортирного снаряда, как это всегда бывает перед самым взрывом, перестала выбрасывать искры и как бы потухла. Теперь из нее тянулся легкий синеватый дымок.

Какой-то матрос на секунду поднял голову и резко ударил Даниила ногой под колено. Тот рухнул на землю одновременно со взрывом, сотрясшим бастион. В небо поднялся столб черного дыма, перемешанного с землей, щепками и остатками фашин. Осколки разлетались по бастиону. Один из них, похожий на серп, крутясь в воздухе, перерубил бревно прямо над головой Даниила. Тот лежал, уткнувшись в землю, даже тогда, когда все вокруг него поднялись на ноги.

Послышался мучительный стон:

– Братцы!

Двое солдат понесли куда-то растерзанный труп, переступили через Даниила. Кашевар вылез из-за свой печки, увидел осколок, торчащий из казана, меланхолично поддел его половником и ловко выкинул за бруствер.

Наконец-то на ноги поднялся и Даниил.

Крики сигнальщика становились все чаще:

– Бомба на второй!

– Пушка на третий!

– Пушка наша! Берегись!

В бруствер ударило ядро, брызнули в разные стороны осколки камней. Сигнальщик сложился пополам и как тряпичная кукла свалился на дно бастиона. Где-то справа, довольно далеко, барабан начал бить тревогу.

Из блиндажа, на ходу надевая фуражку, появился офицер.

Он озабоченно поднимал к небу свой вздернутый нос, явно был со сна, еще не до конца понимал, где находился, и тонким голосом крикнул:

– Раздать заряды!

Пушкари сразу подтащили к нему Даниила.

– Павел Степанович, тут к нам свалился этот вот. То ли турок, то ли нет!

– У меня срочное донесение полковнику Кухаренко! – заявил Даниил.

– Что? Разжигать фитили! Заряд картечью! Шустрее, братцы! Орудие к борту!

– А этого куда прикажете?

Но Павел Степанович уже припал к амбразуре, в которую моряки выставили рыло тяжелой пушки. Гуще засвистели пули, цокали по камням облицовки бастиона.

С Даниилом остались несколько человек.

Один из них, здоровенный рыжий детина, потряс его за шиворот и сказал:

– Давайте запрем его покуда, ребята, а после дела разберемся с ним.

– Орудие, целься, пли! – закричал Павел Степанович.

Пушка ахнула так, что содрогнулась земля под ногами прислуги, и откатилась назад.

Ньюкомб поднимался по трапу на «Таиф», за ним два моряка несли его чемодан, китайскую ширму, несколько саквояжей.

У трапа стоял улыбающийся и как-то даже посвежевший Слейтер.

– Добрый день, мистер Ньюкомб! Боюсь, ваша ширма не влезет в каюту.

– С возвращением, мистер Слейтер. Ширма полежит пока в трюме.

Ньюкомб взошел на палубу и пропустил матросов мимо. На пару секунд ширма разделила Ньюкомба и Слейтера, но для взгляда знатока этого времени было более чем достаточно.