– Вы это специально? Это спланированная провокация?

– Конечно, Жень. А ты, как святой, ничего вокруг себя не замечаешь.

– Понятно. Ты иди. Я есть не буду. Ребята готовили без меня, без меня и обедайте.

– Значит, в другой раз ты будешь готовить.

– Вот в другой раз и поем.

Маша еще пыталась его переубедить, пока ей не надоело сражаться с его упрямством.

– Не хочешь – как хочешь. Оставайся голодным.

Но уже садясь за стол, она подумала: «Все-таки надо Женьке хоть кусок торта отнести».

9 ноября, четверг

Гарик приехал утром. С поезда на поезд, не заезжая домой, он возник неожиданно. Его появление напрягло Машу. Он ходил, наступая ей на пятки, не обращая внимания на Монмартика и пытаясь завладеть ее вниманием. Маша вдруг перебивала его и показывала на толстую сонную муху, отогревшуюся в тепле и теперь бестолково летающую по всей комнате:

– Видишь?

И пока Гарик, ничего не понимая, вертел головой вслед монотонному дурному жужжанию, Маша вскакивала и убегала.

Монмартик стоял перед ней в жуткого вида пыльно-черной широкополой шляпе, пронзенной через проеденные молью дыры пером из листа королевского папоротника, какие до сих пор вывозят с Кавказских гор в королевские парки Великобритании. Черные, подрисованные маркером усики и бородка хоть и не превратили его в истинного мушкетера, но, надо было признать, придавали его облику приятную экстравагантность. Но главное заключалось не в этом. И, как ни странно, даже не в старой проржавевшей рапире со сломанным на четверть клинком, на которую он сейчас опирался. Что-то чудесное, вдохновенное всплыло из глубин и захватило его целиком, и в этом маскарадном образе он казался куда более естественным и реалистичным, чем в своем привычном обличье.

– Монмартик, ты великолепен!

– Ваш преданный слуга, Ваше Величество.

Он отвесил поклон, сорвав шляпу и метя импровизированным пером по павшим к ногам листьям.

– «И кланялся непринужденно», – невольно вспомнилась строка, посвященная другому Евгению.

– «Чего ж вам больше? Свет решил, что он умен и очень мил», – съязвил из-за ее спины Гарик, но Маша к нему даже не обернулась.

Она вынула из волос золотистый изогнутый гребень и перевернула его острыми зубцами вверх. Придерживая над головой эту импровизированную корону, она плавно и величественно приблизилась к Монмартику и, глядя в бездонную глубину его глаз, положила ему на плечо руку:

– О нет, сударь, вы достойны большей чести. Преклоните колено.

Ребята подошли ближе, в ожидании веселого представления. Женька, подыгрывая Маше, повиновался и, положив обе ладони на эфес воткнутой в землю эрзац-шпаги, преданно и как-то еще особенно смотрел на нее. Но именно этот взгляд и смутил на секунду Машу. Уже начав было: «Мы, королева Мария Питерская, жалуем…» – она вдруг запнулась и негромко попросила:

– Не надо так смотреть. Разве вы не знаете: смотреть в глаза королеве – дерзость… Жалуем Вас, благородный Евгений де Монмартр, – продолжала Маша в полный голос, – званием рыцаря, пребывая в полной уверенности, что Вы никогда и нигде не уроните его, будете верны ему и достойны его в любых обстоятельствах, не щадя ни крови своей, ни живота своего, будете надежным защитником чести и достоинства Нашего Королевского Величества, преданы Нам и шпагой своей, и сердцем своим.

– Вот это да! – восхищенно выдохнул Макс, заслушавшись этим монологом, произнесенным на едином дыхании.

Маша высвободила из-под воротника свитера маленькую, меньше копейки, серебряную иконку на тонкой короткой цепочке. Будучи некрещеной, Маша иконку, старинную, испанскую, подаренную бабушкой, все-таки носила не снимая. Наклонившись к Монмартику, она поднесла ее к его губам. Распущенные, откинутые за спину ее волосы стекли Жене на плечи и скрыли его лицо, и лишь одна Маша расслышала, как он, целуя иконку, выдохнул:

– Клянусь.

Женя поднялся с колена. Ребята кругом смеялись, и Маша, оглядываясь на них, готова была уже рассмеяться вместе со всеми, но серьезное и почему-то чуть грустное Женькино лицо остановило ее, и она только несмело улыбнулась одними губами остальной компании, как бы оправдываясь перед ними, что это всего лишь невинная игра.

Они сидели на скамейке под черной развесистой корягой, в которую превратилась ободранная осенью яблоня.

– Жень, в воскресенье мой день рожденья.

– Я помню, Машенька.

– Я хотела пригласить ребят.

– Тебя что-то смущает?

– Ты придешь, если будет Гарик? Я хочу, чтобы вы помирились. Здесь и сейчас.

Женя насупился и, глядя на обломок рапиры, которой он ковырял пожухлую стоптанную траву, произнес тихо, без пафоса:

– Это ничего не изменит.

– Ты не переносишь Гарика из-за меня? Но разве он не вправе добиваться моего внимания так же, как и ты? Может, ты оставишь выбор за мной?

– Я не переношу Гарика из-за него. Я простил бы ему, будь он в тебя влюблен. Но ему нужна не ты, а победа над тобой. Пойми, что это не одно и то же. Чтоб этой победой можно было похвастаться перед мальчишней. Вот что я ненавижу. Ненавижу пошлость, ненавижу мужскую двуликость. Лучше иметь дело с откровенными подлецами, чем с такими паиньками. Девчонки этого не видят, не различают, а это как раз и страшно. Когда все чувства – разыгранный спектакль, а за ними примитивная животная похоть.

Маша думала о чем-то своем, далеком, но куда более близком.

– Почему ты решил, что я этого не видела? Я это встречала.

Монмартик посмотрел на нее, но не стал ни о чем спрашивать.

– А что касается Гарика, не беспокойся. Он умный парень, и мы слишком хорошо изучили друг друга. Никаких случайностей. Пока это ему вновь не понадобится, проблем не будет. Приглашай всех, нельзя разбивать компанию из-за моих амбиций. Ведь, в общем-то, ребята неплохие?

Маша кивнула. Ей хотелось добавить: «А ты – самый хороший» – но она не решилась.

Она тряхнула головой, разгоняя накатившие под гипнозом Женькиных слов воспоминания, возвращаясь в сегодняшний день:

– Ну что, мой рыцарь, объявляйте на двенадцатое общий сбор.

Монмартик вскочил на стол, выросший прямо под яблоней и, нашпилив шляпу с папоротниковым пером на рапиру и размахивая ею над головой, провозгласил:

– Дамы и господа! Я имею честь передать вам приглашение на бал, даваемый в королевском дворце в воскресенье в честь дня рождения Ее Королевского Величества! Виват!

Монмартик едва успел завершить миссию прежде, чем нога его соскользнула с поверхности пьедестала, и он грохнулся, ударяясь локтем и едва не ломая стол.

– Виват! – подхватили мальчишки, давясь от смеха.

– Виват, виват! – эхом откликнулись возникшие на крыльце Громила с Лошаком, напялившим стеганую телогрейку, заменявшую ему панцирь, и фехтовальную маску. И он салютовал еще более ржавой, но почти целой рапирой. Поверх маски красовалась фетровая шляпа. Представить что-то более несуразное было сложно.