Спал я без сновидений, а проснулся от звонка в дверь. Причем звонили довольно настойчиво, не оставляя мне выбора. Бросив взгляд на часы, подумал, что действительно пришла пора подниматься, ибо провел я в постели никак не менее восьми часов. Настойчивым гостем оказался Марк Ключевский, который пришел ко мне не один, а в сопровождении гражданина невысокого роста, худого, в мятой шляпе и с похмельного вида лицом.

— Ираклий Морава, — представил мне своего спутника Ключевский, — прошу если не любить, то хотя бы жаловать.

— Пиво у тебя есть, товарищ? — спросил хриплым голосом незнакомец.

Пиво у меня было, я прихватил его в киоске, когда шел от стоянки домой. Я достал из холодильника пяток банок и выставил их на кухонный стол. Не успели мы с Марком глазом моргнуть, как даровитый драматург опустошил их все. После этого совершенного на наших глазах подвига лицо Ираклия разгладилось, а глаза приняли осмысленное выражение.

— Ну ты даешь, Ванька, — покачал головой Ключевский.

Я был в курсе, что в лице Ираклия Моравы имею дело с Иваном Сидоровым, известным в нашем городе драматургом-постмодернистом, чей талант эксплуатировали не только продвинутые столичные режиссеры, но и деятели куда более сомнительных моральных качеств вроде несостоявшегося Асмодея монсеньора Доминго.

— Опять с чертом договор заключил? — спросил я у драматурга.

— Нет, — покачал головой Ираклий. — Тут, товарищ, все сложнее.

— Зря ты французского феодала называешь товарищем, — упрекнул Сидорова Марк Ключевский.

— Так я же не в идеологическом смысле, — обиделся Ираклий. — А он что, действительно феодал? Как же это тебя угораздило, браток? Впрочем, бывает и хуже.

Ираклий Морава облизал пересохшие губы и бросил красноречивый взгляд на мой холодильник. К сожалению, пивные запасы у меня иссякли, правда, имелся коньяк, но я не был уверен, что новая доза спиртного пойдет гостю на пользу.

— Наливай, — махнул рукой Ключевский. — Человек пережил страшный стресс, и ему сейчас рюмка коньяку, как слону дробина.

— Вот именно, — подхватил Ираклий. — Подай, товарищ, стакан и оцени степень моего горя.

— А что случилось-то, — не понял я мук драматурга, — умер кто-нибудь?

— Так если бы умер, — воскликнул Морава, одним махом осушив стакан, — а то воскрес прямо на моих глазах и спокойненько так почесал с кладбища.

— Кто почесал? — не понял я.

— Покойник, — вздохнул Ираклий. — Самый натуральный. Отряхнул, значит, землицу с пиджачка, зыркнул в мою сторону красными глазами и пошел. А у меня, веришь, сердце оборвалось. Лежу под кустом и думаю: все, Ваня, привет, докукарекался. А вокруг мертвые с косами стоят, и тишина.

— С какими еще косами?

— Это поэтический образ, — пояснил драматург, — правда, не мой, но зато как совпал!

— Подожди, — попридержал я драматурга, — это когда было?

— Вчера. Мы с Аркашей Закревским сильно приняли. Ну Аркашу и понесло. Начал он мне про свои приключения рассказывать. С нечистой силой он-де на дружеской ноге. Сам зверь апокалипсиса ему-де руку жал. А меня заело. Гордыня обуяла. Я ведь с Асмодеем договор подписывал, Марк не даст соврать. Водку пил вот как сейчас с тобой.

— Не было водки, — поправил драматурга Ключевский.

— Ладно, водку я потом выпил, но ведь договор-то подписал! А Аркаша только зубы скалит. Он, видите ли, в Вавилонской башне был. Ну упился человек и несет непотребное. Мне бы плюнуть, товарищ, да уйти, а я в спор ввязался. Аж на ящик водки. А у меня в карманах хоть шаром покати. Вот и пришлось мне топать на кладбище прямо ночью. А Закревский, гад, с Петькой Шиповым ворота стерегут, так что не отвертишься.

— А что потом?

— Земля зашевелилась. Могила-то свежая. Видимо, только-только покойничка зарыли. И вдруг такой облом. Я за куст упал и не дышу. Натурально. Да пропади он пропадом, этот ящик водки! Такие муки из-за него принял. Хотел в милицию сообщить, да вовремя спохватился. Это же верная психушка.

Любой другой на моем месте посчитал бы рассказ Ираклия Моравы алкогольным психозом, но у меня, да и у Марка тоже, был опыт общения с воскресшими покойниками. А кроме того, я вдруг вспомнил, где видел лицо поспешно удравшего из нашего двора водителя вишневых «жигулей». Это было, в бараке. И он в тот момент был мертв. Я готов поклясться. Впрочем, к такому же выводу пришла и экспертиза, проведенная компетентными органами. Сопоставив факты, я пришел к выводу, что ожившим покойником, так напугавшим Ивана Сидорова, вполне мог быть Макар Ефремович Сусанин.

— Вампир? — вскинул на меня глаза Ключевский.

— Скорее всего, да.

— Вот влип! — ахнул Ираклий. — Брошу пить, мужики, как на духу говорю. А пока налейте еще стаканчик.

Критически осмотрев драматурга, я пришел к выводу, что стакана ему будет много, а потому ограничился рюмкой. Морава расценил мой гуманный жест как скупость и затаил обиду.

— А куда подевались Закревский и этот ваш Петька Шипов?

— Так это я вас спрашиваю, товарищ начальник, — куда они могли подеваться?

— Да не служит он в органах, — заступился за меня Марк.

— Это ты брось, — обиделся Ираклий. — А то я по лицу не вижу. Типичный штирлиц, боец невидимого фронта. Ты же сам сказал, что он больше года прожил за границей, изображая там французского аристократа.

Заблуждение на мой счет Ираклия Моравы в других обстоятельствах я счел бы забавным, но сейчас мне было не до смеха. Исчезновение Аркадия Петровича Закревского встревожило не на шутку. Как-то уж очень не вовремя пропал актер.

— У Закревского есть машина? — спросил я у Моравы.

— Нет. На кладбище мы поехали на Петькиных «жигулях».

— Вишневого цвета?

— Кажется, да. А в чем дело-то? Я Шилову этой подлянки не прощу. Привез, гад, ночью на кладбище живого человека и бросил.

— А где живет этот Шипов, ты знаешь?

— Знаю, конечно, — пожал плечами Ираклий. — Мы же у него пили.

— Поехали, — распорядился я.

— А коньяк, товарищ чекист? Неужто так и оставим на столе без присмотра?

— Допивай, — махнул я рукой. — Только с копыт не слети.

Однако допитый коньяк никак не сказался на самочувствии Ираклия Моравы, разве что добавил ему живости. Он без проблем скатился вниз по лестнице, проигнорировав лифт, который, впрочем, не работал. Мы с Марком с трудом поспевали за расшалившимся драматургом. И догнали его только у автомобильной стоянки.

— Богато живешь, товарищ, — сказал Морава, с удобствами устраиваясь на заднем сиденье моего «форда». — Знал бы, что бойцам невидимого фронта столько платят, бросил бы, к черту, литературу и пошел бы записываться в добровольцы.