солнца, но и та сторона, в которой обитает Ульгень. Соответственно Эрлик и его темное царство — где-то на западе, где исчезает солнце (и жизнь человека). Так «сцепляются» понятия восток, утро, начало жизни, весна, равно как и противоположные им — запад, вечер, конец жизни, осень. Потому прежде, как рассказывает миф, было в обычае утреннее моление Ульгеню с поклонами и возжиганием можжевельника. А день, как и год, включает в себя как моменты стабильности (день и ночь, лето и зима), так и переходные моменты, время изменения качества (утро и вечер, весна и осень). При этом противоположные, казалось бы, по своим качествам лето — время благоденствия, покоя, изобилия и зима — безвременье, застывшая Природа, сон оказываются равными друг другу именно как цельные периоды, не предполагающие резких качественных изменений. В таком же соотношении находятся день и ночь, жизнь и смерть. А вот короткие, динамичные весна и осень, утро и вечер, зарождение и умирание соединяют «неподвижные» лето и зиму и становятся временем взрывного появления нового качества, временем творчества. Быть может, именно потому называли на Алтае три зимних и три летних месяца тунгуш ай «замкнутые месяцы»? Вся ритуальная деятельность приходится на весну и осень, утро и вечер. Это временные входы и выходы из обыденного мира.

Когда духи призывали юношу к тяжкому ремеслу шамана, он буквально терял голову, целыми днями лежал дома и голосил какую-то бессмыслицу или убегал прочь и шатался по окрестным горам, пока не падал в изнеможении. Для приобщения неофита и обучения его приглашали опытного шамана. Обряд же совершали только весной или осенью, обязательно в начале месяца или в новолуние и никогда — на ущербе месяца.

Когда новому шаману приходило время обзавестись бубном, то и здесь его изготовление приурочивали к весне или осени, к началу месяца или полной луне. Если шаман получал новый бубен весной, он так обращался к духам:

При полной луне,

При сиянии солнечных лучей,

Голова года когда повернулась,

Когда змея сбросила свою кожу,

Когда плодовые деревья покрылись листьями,

Когда земля раскололась и показалась зелень,

Когда деревья расщепились и появились листья…

Весна когда-то считалась не только началом года — таковым она и является по природному календарю, но и временем сотворения мира. И каждое утро, каждая весна — как воспоминание об этом. «Подключаясь» к природному ритму, люди усиливали его ритмичным звучанием бубна, периодическими жертвоприношениями. Их следовало совершать в поворотные моменты года (когда поворачивается «голова года») — весной и осенью.

Возможно, что прежде у алтайцев был специальный дух, ответственный за правильный ход времени. Он должен был «поддерживать» год, «держать» его голову (то есть начало и конец). Его так и звали: Баш-туткан — Держащий голову. Так же именовали помощника шамана, что держал за длинный недоуздок предназначенное в жертву Ульгеню животное. Обращаясь к духу, шаман говорил:

При чистом сиянии луны,

При ярком блеске солнца,

Когда его старый год прошел,

Когда новый год начался;

При смене его года,

Когда осенью все пестро,

Когда верхушки тростника развеяны по ветру,

Я, чтоб полон был горшок,

Чтоб благоухала пища,

Приношу здесь Кайра-кану (небесному богу) этот

дар.

И следом, уже от имени хозяина дома, где происходит камлание:

Вот прошел его старый год,

Вот начался его новый год,

Он поддерживает его обоими плечами.

Поднимает его своим теменем!

Если он не поддержит его своим теменем,

Пусть он получит суровое наказание,

Наказание нескончаемое.

Прими это, о Кайра-кан!

Зима и ночь резко сужали границы очеловеченного мира, и только у очага человек чувствовал себя в безопасности. Это время следовало переждать, скоротать, слушая предания и сказки, а во время зимней охоты соблюдать многочисленные предписания и запреты. Ведь зимою замерзает даже Небо.

Летнее безвременье было несколько иного свойства: скот свободно пасется, скапливается много молока, часть его перегоняется в молочную водку. Не обремененные заботами люди ездят в гости. Такова жизнь скотоводов: после трудных зимы и ранней весны темп жизни меняется, и летом есть время для неспешных бесед, созерцательного настроения, дружеской встречи. Это глоток свободы между былыми и грядущими хлопотами. И если зимой мир сжимался, то летом человек брал свое — ему принадлежал весь Алтай, лежащий в покое под куполом неба. Наверное, ради таких дней и существуют все иные миры…

Шаман: гениальное безумие

Вошедшее в научный обиход слово «шаман» взято из тунгусо-маньчжурских языков, где им обозначается человек, который в состоянии крайнего возбуждения (исступления) общается с духами. Тюркские племена Алтая назвали того же человека «кам». Этимология слова «кам», от которого образовано и обозначение шаманского действа (камлать), неясна. Мы не знаем также, когда сформировался шаманизм у предков сибирских народов: это область догадок и предположений. Можно считать установленным, что в прошлом шаманизм был известен большинству народов. Видимо, это — определенная стадия в развитии человеческой культуры. На каком-то этапе истории общества образ мифической Вселенной становится настолько значимым и разработанным, что разобраться в нем могут уже толька особо одаренные люди, специалисты. Появляется необходимость в посреднике между обществом и вымышленным миром. Поэтому нельзя считать шаманизм ни «вывихом» архаичного мировоззрения, ни закрытой для большинства людей сферой. Это квинтэссенция общественного опыта, «острие» культуры, нацеленное в таинственный и притягательный мир.

О древности сибирской шаманской традиции косвен-цо свидетельствуют данные лингвистики. Есть гипотеза о древних родственных связях японского языка с языками алтайской языковой семьи. Будь она верна, можно было бы ожидать, что в японском и тюрко-монгольских языках сохранились свидетельства древних контактов. И действительно, такие свидетельства есть. В частности, это слово, которым обозначается женщина-шаманка. В тюрко-монгольских языках оно сохранилось в форме удаган-идуган, в японском — итако. Сходство в шаманской мифологии и практике прослеживается более отчетливо. По данным археологии шаманские ритуалы практиковались в Сибири еще в эпоху неолита и в. бронзовом веке. Местные истоки сибирского шаманизма в целом не вызывают сомнений, и мы могли убедиться, что шаманская мифология есть плоть от плоти народных верований.

Шаманизм, бесспорно, самое яркое явление из тех, с которыми встретились в Сибири первые его исследователи. Да и позднее шаманы привлекали внимание чужеземцев своим необычным обликом, поведением… Если ограничиться внешними проявлениями шаманизма, мы рискуем истолковать его как примитивное колдовство, усугубленное ненормальностью самого шамана. Каких только эпитетов пи прилагали к шаману посторонние и, порой, случайные наблюдатели: