с враждебным отношением к себе со стороны местного населения и подвергались постоянным нападениям. Участились случаи поножовщины. Были раненые.

Выслушав доклад начальника штаба центра, подполковника Жебровского, партийный секретарь ответил, что во всем виноваты сами военнослужащие. И если им в Туркмении не нравится, то они могут вернуться к себе домой – в Россию. Комментарии в таких случаях, как говорится, излишни…

Было около двух часов дня. В полупустом зале ресторана сидело человек пять местных бичей. Переводчики заказали баранину, зелень, лепешек и ашхабадской водки, которую подали в пиалах теплую, будто подогретую нарочно. Давно привыкших к туркменскому «сервису» друзей это обстоятельство нисколько не смутило.

Больше всего ребят занимала другая тема: к их соратнику, переводчику Саше Горбачеву, приехала невеста из Москвы – Галка. Отважная девушка проделала на поезде и перекладных более пяти тысяч километров и заявила Щеке (Саша у нас был не по фигуре щекастым), что соскучилась. Ему ничего не оставалось делать, как доложить о факте приезда командованию и снять номер в городской гостинице.

Друзья начали есть, когда на импровизированном помосте показался местный ансамбль: три человека, несущих в руках музыкальные инструменты. Это были скрипка, бубен и странного вида щипковый инструмент местного «разлива».

– Интересно, что на этом можно сыграть? – вслух призадумался Пэркинс.

– Щас затянут какую-нибудь местную лабуду, – предположил жующий Батл.

– А давайте закажем этому «академическому оркестру» полонез Огинского! – обострил ситуацию «знаток» классической музыки Пэркинс.

Все было засмеялись, но Ладанов не унимался.

– Глохни, хунта! Дай пожрать нормально, – подал недовольный голос до этого молчавший Клещ (Колесов). – На чем они тебе играть будут? Они у тебя и заказ-то не примут.

– А, щас поглядим! – полетел к эстраде Пэркинс.

Деньги, отданные ансамблю, сыграли свою магическую роль. И раздался полонез… Ничего подобного в своей жизни, в плане абсолютной вычурности и экзотики, никто из друзей не мог и представить. Но, надо отдать должное ансамблю, играли местные изо всех сил, стараясь честно отработать пять советских рублей.

Между тем в Мары стало стремительно холодать. И если днем температура колебалась в пределах 15–17 градусов тепла, то по ночам она опускалась почти до 0. Деревянный барак, где жили переводчики, остыл в одночасье, а труба водяного отопления, тянувшаяся по периметру хибары, была едва теплой.

Ребята, забираясь в шинелях под одеяло, всю ночь лязгали зубами от холода.

Единственная комната во всем бараке, в которой жил наш друг, была оборудована узкой беленой кирпичной печкой. Но попытки ее растопить приводили к тому, что весь дым шел в помещение. Стало ясно, что печью давно никто не пользовался.

Однако сдаваться не стали: переводчики нашли на задворках части дырявое ведро и стальной трос, из которого сделали прут, и полезли на крышу пробивать засор через трубу. Работали несколько дней, вынув из печи столько всякого хлама, что просто диву давались, как там он мог поместиться!

Наконец, печь заработала. Ее топили кусками саксаула, которые откалывали от дерева колуном. Каменная древесина не горела, а тлела, одаряя щедрым теплом.

В комнате стало жарко до такой степени, что приходившие греться со всего барака ребята, синие от холода, открывали рты от удивления, наблюдая хозяев помещения, щеголявших в нижнем белье.

И народ потянулся непрерывным потоком, неся в «клюве» что-нибудь спиртное и съестное. Жизнь налаживалась!

Наконец, особенно во время тренировок в пустыне, стало очень холодно. Завывал ледяной ветер. Сыпала снежная крупа. Однако занятия не прекращали ни на день. Бегали по двое греться в теплую кабину УРАЛа, мотор которого не глушили весь день.

Оправдывался известный в этих местах постулат: в Каракумах 40 градусов летом меняется на 40 градусов зимой.

Грелись как только могли. Помогал спирт, который по разнарядке в количестве нескольких литров в неделю выдавали на учебный цикл для обслуживания техники. По большому счету, очень жалели иностранцев. Для подавляющего большинства из них зима в Туркмении была первой в их жизни. Ставя себя на их место, пытались представить то впечатление, которое будет у них о Советском Союзе по возвращении на свою родину.

Как бы там ни было, все имеет свое начало и конец. Так и зима, медленно и тяжело тянувшаяся, пошла на убыль.

А вместе с ней и вторая фаза занятий – практическая. Оставалось последнее испытание – выезд в астраханские степи на полигон Ашелук для боевых стрельб. Но условия в заснеженных степях ранней весной были более чем спартанские. Людей тогда решили поберечь. Отобрали лишь несколько боевых экипажей спецконтингента и ограниченный круг обслуживающего персонала. В него наш друг не попал. Ему, вместе с остальными переводчиками, предстояло вернуться в Москву на доучивание в институте.

«В начале зимы 1972 г. личный состав нескольких египетских зенитно-ракетных бригад проходил обучение в советском учебном центре ПВО в городе Мары (Туркмения). Египтяне осваивали эксплуатацию и боевое применение новейших на то время ЗРК “Квадрат” (экспортный вариант комплексов “Куб”). Вместе с египтянами в том же учебном центре находились сирийские военнослужащие. Сирийцев обучали применению ЗСУ-23-4 “Шилка”, тоже самой современной на то время зенитной системы, предназначенной для поражения низколетящих воздушных целей.

Через несколько месяцев учебы арабские расчеты провели боевые пуски и стрельбы на полигоне ПВО в Ашелуке (Астраханская область), после чего убыли на родину. Насколько мне известно, боевая техника, на которой они обучались, в том же 1972 году была переправлена на Ближний Восток. Поэтому во время войны и египтяне, и сирийцы в принципе не нуждались в помощи советских инструкторов. Как показали последующие события, системы ПВО “Квадрат” и “Шилка”арабы применяли очень эффективно…»[46]

Глава 4

Военный институт. Москва, осень 1972 г

К сентябрю курс подполковника Степанова стал пополняться слушателями.

Народ возвращался в институт: из-за границы или разбросанных по всей территории Советского Союза многочисленных учебных центров.

Сюда, после туркменской «ссылки», вернулся и наш знакомый. Практика практикой, но теорию нужно было подгонять. Тем более что из-за бесконечного отрыва от учебного процесса образовались многочисленные хвосты в виде зачетов и экзаменов по ряду предметов, отчет по которым был отложен сознательно, до «лучших времен».

Учеба началась без раскачки, стремительно. Разброс по предметам был весьма велик – ведь в их длинный список входили даже и те учебные дисциплины, по которым нужно было, по-хорошему, отчитаться еще на первом курсе.

Среди них особенно запомнились два предмета: языкознание русского языка и арабская литература. Оба предмета мало вязались с практической деятельностью военного переводчика. Но пройти их и сдать требовалось по программе обучения.

Учебный курс по языкознанию, среди прочих преподавательниц, вела обаятельнейшая Люба