– Я уж думала, он проснулся, – раздался голос феи, – а он снова нос под одеяла засунул! Может, одно одеяло убрать?

– Михаил Петрович всю ночь не спал! – возразила Ирина. – И у него так холодно: оба окна разбиты!

– И вареники я только что поставила вариться, – сказал еще один женский голос.

– Катя, ты считаешь, что он, как единственный большой мужчина в нашем замке, должен спать до обеда?

– Разумеется, не каждый день, но после такого утомительного путешествия ему надо отдохнуть – пока он не почувствует, что сможет встать.

– Госпожа фея, – сказала Ирина, – вспомните, как хорошо вы спали на плече Михаила Петровича!

– Да, оно оказалось поблизости, но, знаешь, после того, как я отмечаю с твоим шефом покупку-продажу, я везде хорошо сплю.

– Бедный Сергей Юрьевич! Кто сегодня будет от него всех отгонять и принесет ему кефир?

– Ириша, ты забыла, что сегодня воскресенье. Пусть жена лечит Сергея Юрьевича.

– Да уж, она им займется…

– Что поделаешь, у каждого своя судьба.

– Простите, госпожа фея, но это не так! – Ирина была бойкой и упрямой девушкой, поэтому не верила в неизбежность. – Вот, например, у Джеймса могла быть совсем другая судьба!

– Нет, получается, что не могла, – ответила фея без злости, но твердо.

– Оставьте Мишу в покое, – проворчал кот. – Коля бы сейчас тоже с боку на бок ворочался, для этого и воскресенье у человека, который всю неделю ни свет ни заря на завод шел.

Михаил Петрович открыл глаза… потом попытался открыть их по-настоящему, думая, что еще спит.

– Ну и что я должна делать? – обиделась Катя. – Лучше спроси госпожу фею, почему я так выгляжу!

Катя была маленькой, чуть повыше прикроватной тумбочки, и к тому же сильно горбилась, втягивая в плечи кроличью голову.

Фея пожала плечами:

– А я что должна была делать, когда София ушла? Сорока Степанида… не хочу про нее плохое говорить, но все-таки у меня дома волшебная палочка и еще кое-какие ценные вещи. Ворона Варя мне нравится, только уж больно она медлительная и нерасторопная – какая из нее служанка?

– Теперь у вас есть Ирина, она может веник одной рукой держать и быстрая, как мышка! Почему вы не хотите меня обратно в крольчиху превратить? Вы не представляете, как тяжело с моим ростом кастрюлю на печку поставить или в библиотеке пыль вытирать!

– Катя, я сделала тебя по возможности большой, повсюду стоят удобные скамеечки и лесенки. Между прочим, они постоянно попадаются мне под ноги, но я никогда не ругаюсь… сильно не ругаюсь… если сильно, то не на тебя, а как бы вообще. Ирочка у нас только ради Джеймса. В любой момент кто-то из них может мое сердце разжалобить – Джеймс обретет свой первоначальный вид, и они уйдут… или однажды догадаются, что мое сердце разжалобить невозможно, и тогда тоже уйдут.

– Михаил Петрович одеться хочет, – сказал кот. – Понятно, что Коля бы при вас оделся, даже попросил бы всех в ряд построиться и не отворачиваться ни при каких обстоятельствах, но у Михаила Петровича немного другой характер.

Щегол разговаривал на подоконнике со своим новым знакомым:

– Чив-чив! Прости, Джеймс, я не хотел, чтобы ты плакал! Я больше не буду спрашивать, как ты стал мальчиком с пальчик.

– Ненавижу пьяных женщин!

– Ну… хм…

– Слушай, приятель, как лучше к ней подъехать? Когда она доброй бывает – утром или после обеда?

Чир задумался.

– Наверное, когда-нибудь бывает, но не в моем присутствии, поэтому мне трудно тебе что-то посоветовать.

– Она злопамятная?

Поэт грустно посмотрел на Джеймса и опустил голову.

– Я знаю одного сверчка, он еще раньше меня в замке появился и до сих пор за печкой живет. Говорят, что он когда-то в вашей фирме работал.

– Кудрявый?

– Сейчас нет, а раньше я его не видел.

– Кудрявый, больше у нас никто не пропадал. – Джеймс медленно провел ладонями по лицу, словно умываясь. – Два года назад… кошмар! В этой лесной дыре!

– Джеймс, ты сейчас как больной: представь, например, что ты сильно простудился. Ни у кого нет таких слов, которые за минуту сделают тебя здоровым. Но ты будешь пить чай с малиной и горячее молоко, кушать мед и яблоки. Мы постараемся всегда быть рядом. Когда ты устанешь с нами разговаривать, то просто будешь слушать, как мы меж собой болтаем, и тебе не будет скучно.

А через несколько дней болезнь начнет отступать, и ты вдруг увидишь, что вокруг много удивительного! Ты будешь маленьким, отважным путешественником в замке и в лесу. Возможно, тебе захочется составить подробную карту нашего леса – думаю, местные жители охотно тебе помогут, а потом будут стоять в очереди, чтобы посмотреть карту.

Или ты напишешь толстую, добросовестную книгу о нашей флоре и фауне с многочисленными, конечно не совсем профессиональными, но старательными рисунками. Скажу тебе по секрету: я тренируюсь упорно с гусиным пером. Правда, пока нам с Тимофеем еще ни разу не удалось прочитать, что я накарябал, но упорство и труд все перетрут! Овладев искусством правописания, я составлю Большой Словарь Птичьих Диалектов!

– Щегол, не обижайся, но мне противно тебя слушать! Ты хочешь, чтобы я стал таким же смешным ничтожеством, как этот Михаил Петрович?.. Что здесь Кудрявый делает?

– Подглядывает и подслушивает, иногда поет, как может.

– Разумеется, даже спрашивать не надо было, он и директору все уши прожужжал. Сергей Юрьевич брезгливо морщился, глядя на него, но что интересно – всегда у Кудрявого была премия!

– Фея с ним примерно в таких же отношениях. Других стукачей, похоже, в замке не осталось, у меня ведь с ними разговор короткий!

– Так-так, значит, стукачей у вас мало, – сказал Джеймс и задумчиво повторил: – Так-так…

Сидя в кресле, фея любовалась неторопливыми, честно говоря, даже медленными, но ловкими, уверенными движениями Михаила Петровича. Ему работалось на редкость легко: если он шарил рукой в поисках гвоздика, – тот, как перевернутая стрела, шляпкой вперед, мчался к нему по подоконнику. Молоток не умел двигаться так быстро, но его тоже не надо было искать.

Рассеянный стекольщик долго не догадывался, что ему помогает крылатая женщина, а когда, наконец, понял, то покраснел и с тех пор каждый раз за гвоздики и молоток говорил «спасибо», «премного благодарен», «очень любезно с вашей стороны» или еще что-нибудь.

Часто фея была ни при чем, но улыбалась и не возражала – кажется, ей нравились голос Михаила Петровича и его неисчерпаемая фантазия при выражении благодарности.

Катя принесла кофе. Михаил Петрович, низко поклонившись, осмелился поцеловать ее маленькую руку. Вид у Кати был озадаченный. Хлопая глазками, она понюхала руку и вдруг спросила: