— Дядя Пейнтер?

Вопрос прозвучал из тени за огромным микроскопом. На свет робко вышла молодая девушка, обхватившая себя руками за плечи. Она посмотрела на Пейнтера из-под водопада длинных черных волос.

Это была его племянница Кай.

— С тобой все в порядке? — взволнованно спросил Пейнтер, тотчас поймав себя на том, что в данных обстоятельствах это глупый вопрос.

Пожав плечами, девушка пробормотала что-то себе под нос и шагнула к сидящему за столом профессору Каношу. «Вот тебе и теплая встреча родственников». Впрочем, они с Кай не виделись уже больше трех лет. В последний раз они встретились на похоронах ее отца. За этот короткий промежуток времени Кай превратилась из нескладной девочки в молодую женщину, однако по ее лицу Пейнтер увидел, что она также стала тверже, гораздо тверже, чем это могло произойти всего за три года.

И Пейнтер догадался почему. Ему был слишком хорошо знаком этот настороженный взгляд, наполненный вызовом и в то же время страхом. Сам сирота, он знал, что значит расти одному, принятому в большое племя, которое все равно держит тебя на расстоянии вытянутой руки и постоянно перебрасывает из одного дома в другой.

От этой мысли у него стиснуло грудь. Он должен был сделать для девушки больше, когда у него была такая возможность. Возможно, в этом случае они сейчас не стояли бы здесь.

— Спасибо за то, что приехали, — сказал профессор Канош, разбивая напряженность. Он махнул рукой, приглашая Пейнтера приблизиться к столу. — Быть может, с вашей помощью мы разберемся в этой проблеме.

— Надеюсь. — Пейнтер смерил взглядом коллегу профессора, не зная, насколько свободно можно говорить в его присутствии.

Запоздало заметив собственную неучтивость, ученый протянул руку. И тем не менее в этом жесте чувствовалось не столько радушие, сколько вызов. Хотя мужчина на вид был одних лет с профессором Каношем, его седые волосы поредели до скудных клочков, и если солнце выдубило кожу на лице Каноша, то щеки его коллеги были дряблыми и отвисшими, а под глазами набухли мешки. Пейнтер предположил, что не далее чем год назад этот человек перенес инфаркт. Впрочем, возможно, дело было лишь в том, что он почти всю свою жизнь проторчал в этой подземной лаборатории, вдали от солнечного света и свежего воздуха.

Пейнтер на собственном опыте знал, как от этого изнашивается человеческий организм.

— Доктор Мэтт Дентон, — представился мужчина. — Заведующий кафедрой физики.

Все пожали друг другу руки. Пейнтер представил Ковальски как своего личного помощника, отчего великан выразительно закатил глаза.

У профессора Каноша хватило такта не высказывать свои сомнения вслух.

— Пожалуйста, зовите меня Хэнком, — сказал он, видимо почувствовав настороженность Пейнтера. — Я уже объяснил нашу ситуацию Мэтту. Я полностью ему доверяю. Мы с ним дружим еще со школы, с тех пор, как впервые вместе работали в церкви.

Пейнтер кивнул.

— Тогда почему бы вам не повторить все еще раз для меня?

— Во-первых, позвольте сказать следующее: на мой взгляд, Кай не имеет никакого отношения к взрыву. Случившаяся трагедия не была вызвана зарядом взрывчатки, который она выронила.

От Пейнтера не укрылось, что голос профессора дрогнул. Он знал, что Канош был близким другом ученого-антрополога, погибшей при взрыве. Кай накрыла своей ладонью руку старого профессора, выражая ему благодарность и в то же время стараясь утешить.

— Говорил я, что это не Си-четыре… — пробурчал себе под нос Ковальски.

Не обращая на него внимания, Пейнтер посмотрел профессору в глаза.

— В таком случае что же, по-вашему, стало причиной взрыва?

Канош спокойно выдержал его взгляд.

— Все просто. — Его следующие слова были проникнуты абсолютной уверенностью. — Это было древнее индейское проклятие.

22 часа 35 минут

Рафаэль Сен-Жермен подождал, когда ему помогут выбраться из вертолета. Воздушные потоки, поднятые несущим винтом, примяли ухоженную лужайку вокруг посадочной площадки. Другой на его месте покраснел бы, стыдясь того, что ему нужна помощь, но Рафи — он предпочитал, чтобы его звали именно так, — давно к этому привык. Даже небольшой прыжок из кабины вертолета на площадку мог окончиться для него переломом ноги.

С самого рождения Рафи страдал несовершенным остеогенезом, известным также как ломкость костей, — аутосомным нарушением выработки коллагена, вследствие чего он отличался невысоким ростом и обладал тонкими костями. Из-за сутулости, вызванной легким сколиозом, и тусклости его карих глаз все считали, что он на добрый десяток лет старше своих тридцати четырех.

Однако Рафи не был инвалидом. Он поддерживал себя в форме биологически активными добавками, содержащими кальций и дифосфонаты, а также различными экспериментальными гормонами роста. Кроме того, он словно одержимый занимался в тренажерном зале, компенсируя мускулатурой то, чего ему не хватало в костях.

И все же Рафи понимал, что главная его сила заключается не в костях или мышцах.

Когда его опускали из кабины вертолета, он поднял взгляд на ночное небо. Он мог назвать все созвездия и все звезды, из которых они состояли. Его память была эйдетическая, фотографическая, сохраняющая все те знания, которые встречались ей на пути. Свой хрупкий череп Рафи рассматривал лишь как тонкую скорлупу, в которой заключена гигантская черная дыра, способная поглотить весь свет и всю мудрость.

Так что, несмотря на его физическую немощь, родные возлагали на него большие надежды. И Рафи изо всех сил старался не обмануть эти надежды, компенсировать свой недуг. Из-за болезни его, как правило, задвигали в сторону, держали на заднем плане, однако сейчас, в этот критический момент, он был нужен как никогда, и перед ним открылась возможность овеять свой род великой славой.

Говорили, что Сен-Жермены вели свою родословную со времен, предшествующих Великой французской революции, и фамильное состояние было в значительной степени нажито на военных поставках. Хотя принадлежащая семье компания продолжала заниматься тем же самым бизнесом и сейчас, сфера ее деятельности значительно расширилась.

Рафи, блестящая голова, осуществлял общее руководство научно-исследовательскими программами компании Сен-Жерменов, которые велись в закрытом комплексе в уединенном районе региона Рона — Альпы неподалеку от Гренобля. Этот комплекс представлял собой полигон для всевозможных научных и технических проектов, котел, в котором сплавлялись воедино академические исследования и производственные технологии. Семейство Сен-Жермен держало руку на пульсе сотен программ, проводившихся в различных лабораториях и компаниях, преимущественно связанных с микроэлектроникой и нанотехнологиями. Одному только Рафи принадлежали тридцать три патента.

И тем не менее он знал свое место, знал о черных страницах истории своей семьи, о ее связях с «истинным родом». Оказавшись на земле, Рафи украдкой пощупал пальцем затылок, где, спрятанное под завесой волос, таилось свежевыбритое место, все еще зудящее от недавно нанесенной татуировки. Это была его роспись, клятва верности, принесенная черному наследию.