В тридцатые годы Лаза дважды побывал в Палестине. То был единственный человек, которого Исмар любил. Лаза, со своей стороны, тяготился присутствием племянника: его горячность и серьезность казались ему ребячеством, а обожание докучало.

Отец Исмара умер, когда мальчику было четыре года, а еще через восемь лет мать начали мучить головные боли и преследовать галлюцинации. Однажды она подожгла себя и дом, и ее поместили в лечебницу. Тогда-то Лаза впервые ненадолго предстал перед Исмаром — веселый, охочий до шуток, всегда готовый выпить и закусить. Обувался он в мягкие яловые сапоги, не без щегольства носил грубошерстные свитера и любил фотографироваться с дамами, держа в руке трость или внушительного вида кожаную шляпу.

В 34-м, когда Исмару стукнуло пятнадцать, он ушел из семьи тети и дяди, родителей Ханана. Лучший в классе ученик превратился в агрессивного запущенного подростка и был определен в интернат для трудновоспитуемых детей. Он попал туда после полугодового бродяжничества, в волосах у него кишели вши, и когда — по заведенному в том месте обычаю — ему велели вымыть голову керосином, подчиниться отказался, вследствие чего был обрит наголо.

Исмар сторонился товарищей и нередко пропадал из интерната по нескольку дней, работая на фруктовых плантациях. В конце концов он окончательно бросил интернат, добрался до хайфского порта, впутался в историю с контрабандой, избил и ранил полицейского и был осужден на шесть месяцев заключения в тюрьме для несовершеннолетних преступников. Тут сербский дядя навестил его вторично. Лаза заметил страх в глазах надзирателей, когда те проходили мимо Исмара: еще не оформившиеся юношеские черты выражали жесткость, словно застыв в молчаливой отрешенности.

Тогда-то мать Ханана проведала, что сельскохозяйственной школе Микве-Исраэль требуется помощник завхоза, способный выполнять мелкий ремонт, работать на складе и тому подобное. Исмар поехал в Микве с дядей. Дело было летом, каникулы, кругом тишина. Пальмовая аллея, мощные деревья, домики цвета меда и лимона — все навевало на Исмара покой.

Завхоз, Дов Корен, отнесся к Исмару с симпатией и, когда прошло его первое изумление от необузданности подростка, взял привычку вести с ним долгие разговоры, дивясь независимости и неожиданности его суждений. Не прошло и года, как Исмар влюбился в дочь Корена, Эллу. Он стал следить за собой и тщательней одеваться. Несмотря на то что отношения с девушкой вскоре прекратились, любовь изменила Исмара. Когда в 38-м Корена командировали в Салоники, он взял парня с собой. Там, в работе с молодежью, впервые проявились агитационные и организаторские способности Исмара Леви: люди с готовностью исполняли его поручения.

В Салониках, в доме у Корена, он как-то целую ночь слушал лекцию историка Вернера Рейна о нацистской Германии; позднее на страницах своих воспоминаний Рейн назвал Исмара «психопатическим Александром Македонским». Из всего, что рассказывал Рейн, больше всего поразил Исмара закон, предписывавший называть всех новорожденных еврейских мальчиков Израилем, а девочек — Сарой.

Когда энтузиазм Исмара в работе с молодежью иссяк, Корен отправил его назад в Палестину. В 41-м Исмар записался добровольцем в армию, но ему хватило десяти дней в Сарафенде, нынешний Црифин. После ссоры с сержантом из-за отсутствующей на гимнастерке пуговицы и после того, как его не пустили в солдатский клуб, поскольку он был «туземцем»[37], Исмар Леви нарушил присягу, данную им королю Гeopry VI и его венценосным потомкам, и дезертировал с базы. Некоторое время спустя его совершенно случайно встретил Корен и взял к себе помощником в Палестинское агентство новостей.

Зимой 44-го произошло событие, сыгравшее решающую роль в недолгой жизни Исмара. После многомесячных странствий его отыскало, наконец, письмо человека по имени Юш Кидрич, где говорилось о судьбе двоих из многомиллионной армии рабов, чей труд обеспечивал участие Германии в войне. Суть письма заключалась в следующем: Кидрича вместе с Лазой отправили в Кирхен. В один прекрасный день Лаза бежал, но через две недели был схвачен. Его вернули в Кирхен и пытали, полагая выведать имена участников подполья среди заключенных. Местная организация сопротивления недавно заявила о себе, устроив взрыв в здании ратуши; в результате взрыва в близлежащей школе погибли сорок пять учеников. Вскоре трое руководителей подполья были арестованы. Их, а также Лазу, в кандалах пригнали на развалины ратуши и оставили умирать голодной и холодной смертью на глазах у сотен узников и горожан. Они умирали один за другим в течение девяти дней. Автор письма слышал об Исмаре от его дяди и заклинал племянника отомстить за эту мученическую смерть.

Прочтя письмо, Исмар немедленно принялся за поиски людей, готовых, как и он, мстить немцам. Он отправился в Европу и первым делом посетил Кирхен. Город в ту пору находился в руках французов и представлял собой почти сплошные развалины. Несколько человек расчищали обломки ратуши. Грузили мусор, битые кирпичи, искореженную арматуру на старые машины и запряженные тощими клячами телеги. Пока Исмар там стоял, в сердце у него созрело решение: он не допустит, чтобы при его жизни здание было отстроено заново.

Еще будучи в Тель-Авиве, Исмар запасся адресом некоего Зайбта, одного из социалистических лидеров Вюртемберга. Адрес дал ему знакомый радиотехник, друг юности Зайбта и его товарищ по партии. Исмар нашел Зайбта в Штутгарте, и тот пообещал устроить ему встречу с капитаном Р., бывшим учителем немецкого из Ниццы, а ныне посредником между французами и немецкими гражданскими властями. Необыкновенный человек, добавил Зайбт, исключение среди дипломатов и генералов, занятых пустой говорильней.

Французский штаб располагался в Баден-Бадене. Капитан Р. занимал квартиру в верхнем этаже небольшого дома по соседству с курортным парком. Из больших окон его комнаты виднелись тихие белые деревья и высокая ограда в свете уличного фонаря, в тот вечер поминутно гаснувшего.

Поначалу Исмар хотел запугать капитана. В кармане его куртки лежал купленный в Хайфе пистолет, медлительные движения прикрывали подавляемое желание унизить собеседника. Капитан отклонил его требования, но в беседе, затянувшейся до глубокой ночи (дело было после Рождества), рассказал Исмару о приеме, который он устроил для своих не запятнанных нацистским прошлым немецких сотрудников. К концу торжества, когда все изрядно перепились, немцы запели патриотические песни и марши. Это обстоятельство вмиг отрезвило капитана, который был, как н они, пьян. Он незаметно выскользнул из-за стола, перелез через подоконник и припустился по снегу домой, а несколько его немецких коллег побежали за ним вдогонку, на ходу выкрикивая извинения. Он рассказал Исмару, как в Ницце помог Сопротивлению убрать Жоржа Каракеева, русского белогвардейца, по подлости и жестокости превосходившего многих немцев. Капитан Р. был не старше Исмара, но в его голосе сквозила усталость, хорошо различимая за насмешливой интонацией коротких небрежных фраз.

— Вы ошибаетесь, — сказал Исмар Леви, — ничто теперь не будет так, как прежде. Все изменилось и изменится еще больше, с головокружительной быстротой.