где-то в другом месте. Пытаюсь говорить с ней со своим крошечным запасом английского, а она делает вид, что не понимает.

Я не настаиваю. Сама расстроена. Я думала оставить ее у себя, по крайней мере, до шестнадцати лет; я хотела научить ее большему о мужчинах… о жизни. Она и близко не готова меня покинуть. И вообще она мне очень даже нравится. Нори образованна, в отличие от большинства девушек, которые проходили через наш дом. Я могу с ней общаться. Иногда после уроков она задерживается, мы выпиваем по чашке чая, и она рассказывает мне, что почерпнула из своих книг.

Не самый худший способ скоротать день.

Я взяла за правило не привязываться к девочкам, особенно к тем, чья судьба – быть проданными. Но Нори – исключительный случай. Так что, возможно, мои чувства к ней тоже стали исключительными.

Внезапно замечаю, что у меня проблемы со сном, будто мягкий матрас внезапно превратился в каменную глыбу. Ночью мне слишком жарко, и я ворочаюсь с боку на бок в поисках облегчения, которого все нет. Осознаю, что я резка с приходящими сюда мужчинами, я стряхиваю их руки и отказываюсь болтать, как поступаю обычно. Я избегаю людей, насколько это возможно, и напряжение от деланой улыбки давит на меня так, как не давило уже много лет. Бегут дни, приближается дата продажи Нори, и все становится только хуже.

Я знаю, что это за боль. Это возрождение моей совести после долгих лет бездействия – так горькое семя пытается прорасти сквозь бетон.

Чуть за полночь, собравшись с духом, я захожу в комнату Нори. Девочка сидит на кровати, рядом корзинка с пряжей – что-то вяжет, ее пальцы двигаются с привычной легкостью. Шарф к грядущей зиме.

Она не поднимает глаз, но не удивляется, когда я заговариваю.

– Пришла тебя проведать.

– Присядете?

Выдвигаю табурет у туалетного столика – хотя и не следовало бы. Накатывает усталость. Зря я прожила так долго.

– Разве у тебя не достаточно шарфов?

Нори улыбается.

– Это не для меня. А для моего брата.

Смотрю на нее как на безумную. Неглупая девочка. За все время здесь она ни разу не упоминала брата. Мне казалось, она его отпустила.

– С чего вдруг ты решила связать ему шарф?

– Потому что скоро умру, – тихо произносит Норико, ее руки не перестают двигаться. – И хочу что-нибудь ему оставить. А больше ничего на ум не пришло.

Меня пробирает озноб.

– Ты не умрешь. Зачем тебе умирать?

Нори наконец смотрит на меня. И выглядит пугающе спокойно.

– Я не стану рабыней, Киёми.

Не думала, что она зайдет так далеко. Даже не подозревала, что в ней столько решимости.

– Не глупи. Жизнь всегда лучше смерти.

Нори смеется – без капли веселья.

– Вы сами в это не верите.

Пытаюсь найти правильные слова:

– Он не обязательно окажется чудовищем. Он может быть добрым. Даже красивым.

Нори прекращает вязать.

– Киёми, – произносит она очень тихо, – не нужно мне лгать.

Молча смотрю на нее. Узнаю мертвое выражение глаз. К горлу подступает желчь.

Нори склоняет голову, прячась за вуалью волос.

– Надеюсь, вы передадите шарф брату. Когда я уйду…

Непонимающе моргаю.

– Ты же знаешь, я не могу.

Норико кивает. Мой ответ ожидаем.

– Тогда оставлю шарф здесь. Если вы когда-нибудь передумаете.

– Я не передумаю.

Она откидывает волосы назад. По щеке катится слеза. Первая слеза, которую я вижу у нее за два года. Что-то внутри меня рвется на куски.

– Да. Знаю.

Я жду около комнаты, где Танаки продает целомудрие Норико с молотка, распаляя годящихся ей в отцы мужчин перспективой продержать такой трофей рядом с собой так долго, как они того пожелают. А когда перестанут желать? Об этом умалчивают. Эта часть нас не касается.

Впервые в жизни я не могу заставить себя смотреть. Однако все слышу. Танаки трудно назвать тихим.

– Редчайший цветок… Всего тринадцать, так юна, так свежа! Нетронута… Прекрасные формы, господа, прекрасные формы… Кто будет первым… Ах, благодарю, Тоно-сама, очень щедрое предложение… Еще ставки? Мутаи-сама, не ваш тип? Ничего, ничего, у нас в течение месяца появятся новые девочки… и они придутся вам по вкусу. Но вернемся к нашему делу… Не стесняйтесь, господа, не стесняйтесь!

Некоторые мужчины в комнате мне знакомы. Один хуже другого. Однако среди них есть молодой врач с ужасным заиканием и косолапостью, и это не самый страшный вариант. Он обращается ко мне Киёми-сан и говорит «пожалуйста» всякий раз, когда о чем-нибудь просит. Он будет к ней добр. Даже вряд ли потащит в постель, ведь он никогда не прикасается к девушкам, просто нуждается в обществе. Она бы читала стихи убаюкивающим голосом, а он бы слушал и был доволен. Я надеюсь на подобный исход. Надеюсь так сильно, что впиваюсь ногтями в ладони, пока те не окрашиваются алым.

Краем глаза вижу, как Миюки пытается слиться со стенкой, правда, не особо успешно. Жестом подзываю ее ближе. Она подходит, бледная как полотно.

– Уже началось, да? – шепотом спрашивает Миюки.

Голос хриплый, она плакала.

Я киваю. Миюки отчаянно заламывает руки.

– Когда ее заберут?

– В течение недели. Как только расплатятся.

Она шумно втягивает воздух.

– Отпустите меня с ней!

Зажмуриваюсь. У меня совершенно нет на это сил.

– Нет.

– Я пойду бесплатно. Мне все равно.

– А как же сестренка?

Миюки мигом сдувается. К глазам подступают слезы.

– Пожалуйста, позвольте ей остаться здесь. Пожалуйста, Киёми-сан!

Качаю головой.

– Она слишком ценна. Я думала… рассчитывала, что она проведет с нами еще пару лет. Но… увы.

Миюки падает на колени. Прижимается щекой к моим ногам. В ужасе смотрю на нее сверху вниз.

– Какого черта ты делаешь?

– Не продавайте Нори, – всхлипывает она мне в носк-и.

– У меня нет выбора.

– Есть! – кричит Миюки.

Я пытаюсь вырваться, но она вцепилась, словно клещ.

– Что на тебя нашло? Миюки, хватит!

Она смотрит на меня, и наши взгляды встречаются. Я вижу девчонку, которая никогда не имела права ничем распоряжаться, даже своей собственной жизнью.

– Она моя единственная подруга, других нет и не был-о.

– Я ничего не могу сделать.

– У вас есть право голоса…

– Если бы! – шиплю я, наконец сумев сбросить с себя руки девчонки. – Я такая же, как и ты. У меня есть только то, что я могу выудить, очаровывая других. Я не могу им помешать. Неужели не понимаешь? Я бессильна. Я ничего не приобрела…

Я замолкаю. Ничего не приобрела. Со времен детства, когда я ела траву, чтобы заглушить голод, что у меня есть? С тех пор, как