когда унтер-офицер Орлов сказал, что ему нужны только рабочие руки, согласился отослать мужиков и баб без детей, отобрав до последнего младенца. Не лгите себе, Петр Михайлович. На дворе девятнадцатый век, а в вашем доме – да-да, в вашем доме – людей продают и покупают, – а то, что подобное продолжается и после смерти, разве в этом есть такая уж противоречивость?

Жар бросился к щекам Петра. Он знал, что нет никакой нужды оправдываться перед заносчивым кровососом, но почему-то сейчас хотелось доказать свою правоту именно и прежде всего перед ним.

– Пишутся проекты… Аракчеев, Мордвинов… Государь планирует послабления…

– Послабления? – фыркнул Лонжерон. – Ежели гангрена разрослась на всю руку, поздно отрубать палец, князь.

– Что же вы предлагаете?

– Что тут предлагать? Отпустить, и дело с концом.

– Вздор! – вспылил Петр. – Вы не знаете, о чем говорите. К чему приведет это ваше «отпустить»? Разве это просто? Отпустить с землей – этого не позволят помещики, с чего им раздавать свои владения… Отпустить без земли – так мужики умрут с голоду. А самое главное, что будет, если завтра лишить крестьян барской заботы? Сейчас барин кормит их, дает им землю и работу, следит, чтобы никто не промотался, а отпусти их – что будет? Вы не знаете, русский мужик – он же как дитя, не обладает умением о себе позаботиться. Станет или бунтовать, или сразу сопьется! Так что пока не будет разработан документ, для него же лучше оставаться под присмотром.

– Ах, так вот какая мысль помогает вам спокойно спать ночами… Помяните мое слово, князь, если вы не дадите свободу вашим крестьянам, они придут и заберут ее сами – и вам будет уже не до постели.

При этих словах Петр еще более разгорячился.

– Да кем вы себя воображаете? Дидро? Он, кажется, тоже тыкал Екатерине, что ей следует отменить крепостное право, да уехал ни с чем, потому что его теоретические меморандумы были не применимы на реальном государстве.

– Дидро бывал в России единожды и ничего не видел, кроме императрицы, – невозмутимо ответил Лонжерон. – А я прожил пять лет рядом с вами и вашими мужиками, прежде чем умереть за вас в Аустерлице. Да и то, что случается с государством, когда терпение народа переполнено, я тоже видел своими глазами. Мой отец возглавлял один из полков французской гвардии, и тринадцатого июля его голову пронесли надетой на пику, от Бастилии до самого Марсового поля.

С этими словами он снял с пояса фляжку и сделал большой глоток. Губы его испачкались красным. Петр смотрел, как солнце залило бледное лицо и хищно отстрельнуло от пуговицы. Какое-то тревожное, гнилостное чувство закопошилось в желудке, и на сей раз виной тому не был страх высоты или внезапный рывок корзины.

– Разве вам не требуется прятаться от солнца? – раздраженно спросил он.

Лонжерон еще раз мрачно отпил из фляжки.

– Не в Потусторонней России.

* * *

Под самый вечер на горизонте показалась огромная усадьба, скорее похожая на дворец времен Екатерины. В центре стоял старый, но основательный дом с парадной лестницей, колоннами, террасой, людскими избами вкруг и ухоженными, словно причесанными гребенкой, полями. Справа обеденным блюдом блестел пруд. В вечернем свете все это выглядело умильной пасторалью с пейзажных полотен, но когда аэростат подплыл ближе, совсем стемнело: дом почернел, зажегся окнами и смотрелся теперь погостом, перемигивавшимся свечными сигналами.

– Опускайте, капитан, – скомандовал Лонжерон, откладывая зрительную трубу. – И постарайтесь сделать так, чтобы выглядело, будто мы падаем.

Пшикнул, закрываясь, клапан горелки, просипел, становясь все тоньше, поток огня, зашумел высвобождающийся воздух. Елисей подкинул в горелку смоченную тряпку, и теперь из верхнего отверстия валил густой грязноватый дым, который легко сходил за поломку. Шар принялся стремительно опускаться. Вот корзина поравнялась с крышей, вот задела боком листву древнего дуба, а вот наконец плавно опустилась на лужайке перед домом, распугивая важно прогуливавшихся павлинов.

Навстречу им ринулись три фигуры в ливреях и панталонах, и в темноте Петр не сразу различил, что ноги охраны заканчивались не сапогами, а копытами.

– Посланник от императрицы, – строго предупредил их Лонжерон. – Отправляйтесь доложить. И помогите привязать шар, чего стоите?

Охрана стояла, в растерянности дергая влажными носами с вывернутыми ноздрями, переводя блестящие глаза с верхушки шара на Лонжерона и обратно, а Петр во все глаза разглядывал витые бараньи рога, мохнатые, увешанные золотыми кольцами уши и откровенно разбойничьи рожи с торчащими клыками. Не слишком-то они походили на княжьих лакеев, скорее на тех, кто с рогатиной поджидает в лесу богатые кареты.

Наконец главный рявкнул на самого мелкого, и тот, хрюкнув, бросился к дому.

Тем временем Елисей бросил наружу якорь, и оставшиеся бесы зацепили его за брусья тяжелых железных ворот. Оставив горелку выпускать достаточно жара, чтобы шар не сдулся, Елисей открыл дверцу в корзине и, вытянувшись, отрапортовал:

– Все готово, можно спускаться.

Теперь из домов понемногу выглядывали любопытные. Смертельно бледные мужики с лохматыми бородами, иссушенные женщины в платках и большеротые, с тонкими шеями, дети. Они стояли, настороженные, и тыкали пальцами в ярко-солнечную нитку света, вившуюся из горелки. Кое-кто из самых смелых дергал канат и якорь, пока главный бес не замахнулся кнутом.

– Это и есть души? – спросил Петр вполголоса. – Я ожидал, что они… нематериальные.

– В Живой России так и было бы, – пояснил Елисей. – Здесь же они вполне осязаемы, а значит, применимы к работе. Но главное, в них остается искра живого тепла – она-то Анне Анчутовне и нужна.

Лонжерон привычным жестом проверил, легко ли вынимается шпага.

– Идемте, капитан, – сказал он Елисею, выходя наружу.

– Возможно, я могла бы оказаться полезной? – подала голос Лиза.

– Бесы совершенно безразличны к человеческому обаянию, – строго сказал Лонжерон. – Вам будет лучше подождать в корзине.

Когда Петр ступил следом, он поднял руку.

– Вы тоже останьтесь. Не хватало, чтобы бесы почувствовали живое мясо. Ждите, пока я не поговорю с бесовкой, а когда все будет готово, я подам знак, и вы придете со шкатулкой.

Повелительный тон и резкий жест были возмутительны, Петр не намеревался подчиняться.

– Позволю себе напомнить, что распоряжением императрицы вы назначены мне сопровождением, а не наоборот.

– И как ваше сопровождение я приказываю вам остаться – для сохранения вашей жизни. Анна Анчутовна не пропустит случая втянуть вас в игру, а это смертельно опасно. – Видя, что Петр недоволен подобным раскладом, он сказал с нажимом: – Оставайтесь – и позаботьтесь о безопасности машины. Мало ли как поспешно нам придется ретироваться. – Он с подозрением оглянулся на дворовых и кивнул охраннику-бесу: – Разгони их, чтобы не болтались.

Тот немедленно оживился.