Камни, покрытые мхом, крутые обрывы скалы, уходящая к небу курганообразная вершина, завораживающая глушь, – все это создавало особое ощущение свободы и щемящего наслаждения, не испытанного мною ни разу в жизни.

Наконец Керим махнул мне рукой, и я пополз, подражая во всем его манере. Только рядом с ним я передохнул и выправил перед собой ружье. Керим успокоил меня кивком головы и снова приподнялся. Я сделал то же самое. И сразу же увидал метрах в ста двадцати от нас, на другом склоне оврага, серн. Тонконогие, упруго-стройные, они мелькали в траве меж камней, порывисто перебегая с места на место, пощипывая редкую зелень. На прогалинах серны не задерживались. И когда светло-желтый козленок приостановился на полянке, то впереди него раздался свист, полный жалобного упрека и настойчивого зова. Керим прицелился. Я замер, подняв свою двухстволку к плечу. Керим оглянулся на меня и показал мне кивком головы на ближайшую открытую площадку. На ней я ничего не увидел и с недоумением посмотрел на Керима. Он показал на свою берданку, делая рукой легкий взмах от нее, потом показал на серн – и повел от них рукой на площадку, как бы приглашая их сюда. Я догадался: серны после его выстрела должны пробежать здесь. У меня в ружье были заложены пули. Но пулей я мог промахнуться. И я стал торопливо искать в патронташе картечь. Тут я только заметил, что меня трясет как в лихорадке. Я не мог сразу нащупать нужного мне патрона, не мог сразу вложить его в ствол, уронил на землю. Я виновато оглянулся на Керима, но он, и сам охваченный волнением, не заметил моей растерянности. Он поднимался на колени, ища ногой твердого упора. Выстрелив, Керим моментально упал на землю и защелкал затвором. Серны бросились вперед. Три из них прыжком пересекли поляну. Они призрачно быстро мелькнули в моих глазах. Я, привыкший к стрельбе влет по любой птице, здесь не мог овладеть собой – и ни одну из них не поймал на ствол. Это разгорячило меня вконец: трава, камни, клочки голубого неба заплясали у меня в глазах. Досада, горчайшая досада знобила меня. Я вскочил, не видя и не слыша Керима. Новый выстрел прозвучал, не коснувшись моего сознания. С острой завистью и в то же время с радостным облегчением я увидел, как большой темно-желтый самец грохнулся на землю и скользнул боком по полянке. За ним выбежал козленок, растерянно остановился, подняв над травой голову, и беспокойно закричал.

Мой выстрел прервал его крик, пороховой дым закрыл его от меня. Я рванулся было вперед, но Керим успел ухватить меня за тужурку:

– Даян, даян, елдаш… Бар, бар… Икау ельмек![16]

Он ждал еще зверей на полянку. Но серны больше не появились.

Лицо Керима, еще не остывшее от волнения, я увидел только через пять минут, когда он начал возиться с сернами, снимая с них шкуры. Первым выстрелом лезгин промахнулся. Пуля сбила лишь клок шерсти со спины серны. Убитый им самец был не меньше тридцати пяти килограммов, мой козленок – килограммов на десять. Выкинув внутренности, Керим сложил в шкуры зверей их мясо, причем мне сделал ношу раза в два меньшую веса моей добычи, погрузив остальное на себя.

Вернувшись к ручью, мы быстро приготовили шашлык из мяса козленка. Мясо было мягкое, травянистое и сладковатое, но чувство охотничьей гордости делало его незабываемо вкусным. В самом деле, мог ли быть для меня невкусным шашлык из серны на высоте трех тысяч метров!

Охота на серн и экзотический завтрак сильно задержали нас. Мы шли теперь как могли быстро. Керим недовольно поглядывал на солнце, боясь опоздать на солонцы. Пот приходилось вытирать через каждые пять минут – и в эти секунды мы весело улыбались друг другу.

Солнце успело миновать полдень, когда Керим осторожно подвел меня к совершенно белой кварцевой скале, где, по его приметам, туры должны были лакомиться солью. Сам лезгин не намеревался стрелять и шел сзади меня. Я не догадался снять с плеч шкуру козленка и мешок с провизией, прежде чем взобраться на скалу. Прямо перед собой я не увидел зверя и поднялся еще выше. В эту секунду справа от меня, из-под каменного обрыва, шагах в пятидесяти, выскочил серо-коричневый тур и быстро замелькал белоснежными подпалинами. Мешок помешал мне выцелить его с точностью на бегу, но я все-таки успел выстрелить, когда он остановился на мгновение перед обрывом. Тур, выбросив вперед ноги, закинув большие черные рога на спину, длинным прыжком скрылся из моих глаз. Керим быстрее меня очутился над обрывом, уступами уходящим в широкую горную падь. Напрасно искал я глазами зверя по камням. Его нигде не было видно. Я полез было вперед, но Керим, как наседка, жалостно закричал на меня, бегая по утесу:

– А-ай!.. Капут… Ой-Алла! Даян, елдаш!

Я вернулся, так как и сам увидал, что рискую по крайней мере сломать себе шею. Керим, опираясь на свою палку с железным наконечником, спустился метров на двести пятьдесят вниз, осмотрелся по сторонам и вернулся обратно.

– Иок. Тур гулял… здоров… гулял! – объяснялся он со мной словами из своего «ветеринарного» обихода.

Я и сам с горькой досадой почувствовал, что «промазал». Проклятый мешок! Глупая непредусмотрительность! Я старался утешить себя тем, что все равно мясо тура мы не смогли бы унести с гор. Слабое утешение! Большерогий зверь остался на всю жизнь в моих глазах как укор охотничьей совести. Керим повел меня на вышку. Я для успокоения сел покурить.

Керим, смотревший из-под ладони вдаль, убийственно равнодушно подозвал меня:

– Айда… Галяди. Тур чох бар.

Его спокойный голос обдал меня кипятком. Я вскочил, надеясь исправить свой непоправимый выстрел. И сразу же увидел в долине тура. Неуклюже-красивым изваяньем застыл он на зеленом бугорке долины.

– Пойдем, Керим!

– Яман. Дорога иок!

Тур стоял от нас на расстоянии тысячи метров. Обрыв, крутой, глубокий, защищал его от наших покушений. Обхода не было. Тогда Керим, заложив в рот два пальца, пронзительно свистнул. Целое стадо туров, их было не меньше тридцати, выскочило из травы, застыло на момент, потом довольно стройно бросилось вниз за вожаком. В это время Керим показал рукой в другую сторону:

– Галяди.

Там по плитам и россыпям уходило в горную расщелину еще большое стадо. А совсем далеко я увидел еще трех туров, убегающих в горный распадок. Картина была на редкость занимательная. Даже не верилось, что в XX веке можно видеть на воле одновременно три стада диких зверей.

Теперь мы повернули резко в сторону Дагестана, подходя к вершинам Главного хребта. Начались россыпи. Идти было временами не только трудно, но и опасно. На крутых подъемах приходилось карабкаться ползком, в одном месте переход был так узок и так обрывист с обеих сторон, что я не сразу решился пойти за Керимом, легкой рысцой перебежавшим его. Керим снова вернулся ко мне и опять рысцой побежал вперед, объясняя мне, что не нужно только бояться и нельзя идти тихо.

– Айда… Как Тифлис улица. Ходи… Якши! Айда!

Я наконец решился и легкими скачками преодолел переход. Ноги сами прыгали по россыпи, сползавшей вниз при остановках. Мы подошли к огромной горной распадине, окруженной с двух сторон зубцами скалистых гребней.