Почему?

Анатолий сидел спокойно, не отвечая.

— Я ведь тебя не в первый раз вижу. Не забыл, как ты на станции орал: лошадей! лошадей! То-то и есть, что лошади, коней не осталось. Заездили.

Сухонький в серых перьях воробей припрыгал к клети, беспокоя тополиный пух. Он выклевывал из пуха черные точки семечек.

То, что Анатолий молчал, взбесило вдруг Прона. Он вскочил, испугав воробья, заговорил:

— Возили вас сотнями по тракту и возят. Власть ездит! А что твоя, что любая власть, только и снуете туда-сюда, гужи рвете. Связь вам! Может, еще чего?

— Притормози, — посоветовал Анатолий.

Прон плюнул в ладонь, чтоб погасить и приберечь окурок, но бросил и растоптал. Хлопнул ладонью по штанам.

— Вот твоя власть. Сели на глотку…

— Кто тебе сел? — Анатолий встал, вышел из клети. — Кто сел? Царь сидел, его спихнули.

Пронька отмахнулся:

— Царя давно ни во что не ставили. А что ж опять мужику жизни нет? Не от хорошей жизни присказка: какая власть, такая и масть. Я толмачу (Анатолий улыбнулся), ты не улыбайся. Толмачу одно: есть власть — земля. Вспаши, посади. Все!

— Как все? А дождик, а солнышко?

— Ты не подъерыкивай. Думаешь, ямщик к тебе задницей сидит, так задницей и думает?

— Что же ты о власти? — спросил Анатолий.

— То! Земля! Власть над людьми можно получить, а над землей хрена с два! На обрыве до ледохода ты землю делил, а река подмыла берег, земля обвалилась, чья она?

— Стихия. Надо берега укреплять.

— Что же не укрепляешь?

— Руки не дошли.

— Командовать доходят.

— Прон Яковлевич!

— Ну! — Прон поднял голову, и они встретились взглядами. — Чего вдруг взвеличал?

— Хороший ты мужик.

8

Кабы не было земли, не было бы рощи.

Кабы не было жены, не было бы тещи! —

заорал с крыльца Сенька Бакшаев. Он шел на сеновал.

— Беседа, — оскалился он. — Задушевный разговор вел с дощечкою топор. Говорили та-ра-ра́ — ни доски, ни топора. Спать я!

Он полез по лесенке, хватаясь за перекладины:

Кабы не было реки, не было бы моря.

Кабы не было жены, не было бы горя.

Зашуршал наверху пыльным, прошлогодним сеном.

— С огнем не балуй, — прикрикнул Прон.

— Сляпаем, — не к месту отозвался Сенька и, громко зевая, проговорил:

Не стояла б под венцом, не было б свекрови.

Не ходили б на войну, не было бы крови.

Яков подошел к Прону и Анатолию.

— День-от как тянется, — заметил он. — К вечеру не помнишь, что утром делал.

— О единородных душах ты пекся, — напомнил Анатолий.

Прон усмехнулся. Яков, будто не слыша Анатолия, продолжал:

— Парит и парит. Гроза соберется. Дождь бы лучше. Вчера побрызгало, пыль только прибило. Гроза тоже без толку. Ливанет без разбору.

— Дождь-то для чего? Куриную слепоту поливать? — спросил Прон беззлобно.

— Одворицы-то посеяли, — возразил Яков.

Разговор был вялый. Обвисли размягченные листья на тополе. Над грядками огорода поднимался рассеянный жар. От теневой стороны хлева, где росли аршинные лопухи, отдавало теплой сыростью. Листва на березах переливчато струилась. Неслышная тополиная метель мелькала в воздухе. Тополя стояли как шерстяные. Анатолий вздохнул.

— Чего вздыхаешь, Советская власть? — спросил Прон.

— С вами застонешь, не только что…

Братья засмеялись.

— Мужики, — заговорил Анатолий. — Как-то неладно получается. Все хотим как лучше, а не идет.

Яков стал выцарапывать тополиный пух из бороды.

— В избу бы пошли говорить.

— Я арестованный, — подмигнул Якову Анатолий.

— И как тебе легче: арестованным или председателем? — поинтересовался Прон.

— Арестованным, — ответил Анатолий.

Засмеялись втроем.

— Мужики, — снова взялся за свое Анатолий. — Земля ваша, я на ней лишний, ладно, уйду.

— Кто тебя гонит? — обиженно спросил Яков.

— Брат.

— Про-о-н?!

Прон нахмурился, молча глянул на Якова.

— Вы мужики умные, — подмазал Анатолий, — с кем, как не с вами, посоветоваться. Земля ваша, так? Хлеб, значит, ваш. Так? Попахал, хлеба поел, на печку полез.

— Не тараканы! — прервал Прон.

— Дай человеку досказать, — вставил Яков.

— Доскажу. А детей выучить не хотите?

— Выучим, — успокоил Прон. — Темными не будут.

— А когда учителям землю пахать?

— Обществом прокормим.

— А учителей на учителей кто будет учить? Пахари? А если детей дальше учить?

— И дальше выучим.

— Допустим…

— А что ж не допустить? — рассердился вдруг Прон. — Не хуже других. — И вдруг неожиданно наскочил на Анатолия: — Что, если вятский, так толоконник, лапотник? Так если так, то… Что, если мужик, так только в землю носом да в монопольку? А хоть и вятские, а возьми: Екатерине — березы-то она насадила по тракту — самокат сделали, машин еще в завиданках не было, часов сколько деревянных, за границей по ним спать ложатся, — это только посчитать! Ты командуешь! Кем?

— Конечно, вятский — народ хватский.

— Семеро одного не боятся, — подхватил Яков. — Еще говорят: на полу сидим и не падаем, или: один подает, семеро на возу и кричат: не заваливай! — Яков хотел свести разговор к шутке.

— Эх вы! — сказал Прон.

Возникшая было близость в разговоре исчезла. Прон спросил Анатолия:

— Тебя послали бы в другое место, поехал бы?

— Я не выбирал.

— То-то и оно. Значит, не именно сюда. Значит, тебе что тут, что там. — Прон произнес горько: — Как идет эта заваруха, ни одной свадьбы не возил. Девки забудут, как ленты в гривы коням вплетать. Свадеб нет, мужиков угоняют. Одна наука: «Вперед коли, назад прикладом бей, от кавалерии закройсь!» Видано ли дело — зыбки выбрасывают. Об этом ты думаешь?

— Думаю.

— Думаю. Слышал, как бабы поют: «Подросла трава высокая, да некому косить. Подрастают наши дочери, да некому любить»?

В тишине слышно было, как щелкают нагретые тополиные стручки. Прон стоял с равнодушным лицом, показывая всем своим видом, что председатель не велика шишка, а в Проновой деревне он вообще нуль.

— Так вот, — решительно заговорил Анатолий. — И свадеб наиграем, и народ увеличится. Неужели ты в это не веришь?

Яков, давая понять, что брат не одинок в споре, сказал:

— Верить-то верим, да больно все медленно.

Прону не захотелось иметь заступника.

— С коих это порёнок ты заспешил? Жени председателя, раз не терпится.

— Я о другом, — терпеливо сказал Анатолий, — я о хлебе. Нужно много хлеба, значит, нужно много машин, лошадьми не справиться.

— Машины! — Прона зацепило за живое. — Машину запрячь — дело хорошее, с лошадей хомут снять. А то сколь стоит матушка-Россия — все лошади да лошади. Одной кожи на кнуты и на хомуты истрачена прорва.

— И на кнуты для людей.

— И для людей, — Прон говорил спокойно. — Лошадь бьешь — бежит быстрей, человека — соображает поживее.