Можно ли было заработать в Москве? Можно. Вчера на рынке Владимир увидел Катю, девушку из соседнего подъезда. Они вместе учились в школе до седьмого класса, потом Владимир перешел на экстернат. Она мечтала стать детским врачом, и Володя слышал, что на момент оккупации она училась в мединституте. На рынке же Катя стояла, прислонившись к фонарному столбу; пуговицы ее зеленого пальто были расстегнуты ниже пояса, выпуская на волю симпатичную ножку в клетчатом чулке и в черном, не по сезону легком, осеннем сапожке. Губы были густо окрашены красной масляной помадой, глаза же были призывно подведены. В руках девушка держала табличку «2 кг крупы». Володя уже много раз видел подобных девиц на рынке; цена на живой товар неуклонно снижалась — все больше молодых женщин, отчаявшихся от голода, решались попробовать себя в роли жриц любви. Но прежде Владимиру всегда казалось или же он сам убеждал себя, что все эти девицы изначально имели в себе некую порочность или хотя бы повышенную склонность к любовным утехам; но когда он увидел Катьку, самую серьезную и неприступную девчонку их класса, на морозе, в пальто, расстегнутом до прозрачной вуальки узеньких трусиков, и эту Катьку, наряду с прочим барахлом, притащенным на толкучку, хладнокровно оглядывали, только что не ощупывали, уставшие от подобной жизни и так же, как и она, не склонные к любовным забавам посетители рынка, образ мира, устоявшегося в голове Владимира, рухнул. Сперва он хотел броситься к ней, растолкать, обогреть, разморозить ее сердце, отвести к себе… Но в следующий же миг, отвернувшись и чуть прикрыв ладонью лицо, словно от ветра, шарахнулся в сторону, чтобы не быть узнанным. Ну и что он мог бы ей предложить? Сохранить свою честь и умереть голодной смертью? Владимира трясло крупной дрожью, он почти убегал с рынка, где несчастные люди за бесценок продавали остатки человеческого достоинства. Он уже не знал, как он относится к тем, кто пользовался неумелыми ласками таких вот несчастных девушек. Прежде он считал их подонками, способными на низость ради удовлетворения своей похоти. А теперь он сам не знал, кто они такие — ведь они, по сути дела, давали этим вот простым девушкам с растоптанными идеалами, мечтавшим стать врачами, учительницами, учеными, шанс хоть как-то выжить в это страшное время. Екатерину Соловьеву, торговавшую собой на рынке, обесчестит не тот мужчина, который решится расстаться с двумя килограммами крупы ради прелестей юного тела. Нет. Всех их — и Екатерину, и самого Владимира — обесчестил и втоптал в грязь Анданор. И тогда, возвращаясь с отвратительного рынка, Володя ощутил в своей крови новую, злую, опасную силу. Он почувствовал, что смог бы, не мучаясь угрызениями совести, убить анданорца. Врага. Одного из тех, кого он теперь ненавидел по-настоящему. Поход на рынок, где торговала собой без пяти минут детский врач Катька Соловьева, состоялся вчера; но и сейчас, вспоминая о нем, Владимир сжимал зубы и кулаки. Он сидел за столом своей кухни и ждал, когда наконец закипит вода в кастрюле. Белая эмалированная посудина с неуместным розово-желтым цветочком на крышке пока так и не думала издавать никаких призывных звуков. Володя поднял голову и увидел, что и стоваттная лампочка под белым, как свежевыпавший снег, абажюром светит вполсилы. «Да уж, — вздохнул Владимир, — сегодня кашки не скоро дождешься. — Он оперся о ладонь поросшим жесткой щетиной подбородком. — Не буду бриться, — внезапно решил он. — Не буду делать вид, что ничего не происходит. Интересно, как можно выйти на Сопротивление?» — задался он немым вопросом, адресованным в никуда.

Электрическим током по телу пробежал звонок в дверь. Три коротких безжалостных звонка. Владимир на всю жизнь запомнил, о чем думал, когда шел открывать.

«Эти гады умеют читать мысли, — думал Володя, ощущая между тем, как тело его отвратительно размякнет, отказываясь делать первый шаг в сторону двери. — Они подслушали слово „Сопротивление“ и пришли убить потенциального партизана». Владимир поднялся со стула, ощущая, как отвратительно ослабели его колени и тошнотно заныло в груди. За окном была ночь, и одинокий фонарь невесело кивал своим оранжевым глазом среди разгулявшейся вьюги. Соседи по ночам сидят дома, соблюдая комендантский час. Владимир нашел в себе мужество встать, лишь утешив себя простой, но, как ему казалось, правильной мыслью. «Вряд ли я такой уж грешник, — думал он, — что на том свете попаду в худшие места, чем этот страшный город этой страшной зимой. Может, оно и к лучшему». Повинуясь внезапному порыву, Володя не стал заглядывать в «глазок» — ведь он все равно не сможет не открыть дверь, когда увидит за нею отвратительный черный шлем анданорского патрульного.

Щелчок замка — и бледного, побелевшего заранее Владимира обдало волной горячего пота от неожиданности. За дверью стоял Юрий Зубцов, тот самый, с которым они когда-то давным-давно, в незапамятные времена отстреливали сквирлов. Сумевший, по общему мнению своих ребят, закадрить силлурианского эмиссара Лайну. И который — Володя это знал наверняка — не мог не быть одним из лидеров Сопротивления.

— Здорово, старик! — чувствительно хлопнул он Владимира по плечу, приводя в чувство.

Он улыбался такой широкой, открытой улыбкой, словно не было всех этих унижений и ужасов оккупации. Словно никто из его знакомых или соседей не был убит и не торговал своим телом на рынке.

— Вот, оказался в ваших краях в комендантский час, — сказал он, раздеваясь, — не выгонишь?

Володя с благодарностью разглядывал могучего вояку, который с порога устроил Владимиру первую проверку — никто из землян, под страхом смерти, не имел права принимать в своем доме чужака во время комендантского часа. Володя лишний раз восхитился военной выправкой, если не сказать грацией, этого крупного, широкоплечего мужчины, тем, как высоко он нес свою голову, каким веселым и жестким был прищуренный взгляд его карих глаз. «Вот кто обладал телепатией», — мелькнуло у Владимира в голове. Ведь только вчера Володя впервые понял, что сумеет хладнокровно лишить жизни анданорского оккупанта. И уже сегодня его гостем был Юрий Зубцов, который, если остался жив, мог быть только участником Сопротивления.

— Так-так, что у нас сегодня на ужин? — потирая руки, протяжно спросил Юра. Его волосы с проседью поблескивали бусинками растаявших снежинок, лицо было спокойным и бесстрашным. — Ага, — констатировал он, заглянув под крышечку, — гречка. Ну, а с моей стороны будет тушеночка. Идет? — подмигнул он Володе.

Владимир очень хотел взять его за руку и сказать: «Я знаю, откуда вы; я согласен с вами сотрудничать». Рука у Юрия Васильевича была сильной и мозолистой, где надо; сколько бы Володя ни занимался на своем тренажере, ему никогда не иметь такой руки, руки кадрового военного. Внезапно Владимир схватил Зубцова за руку и спросил со слезами, звеневшими в голосе:

— Скажите мне честно, вы из Сопротивления?

Ни один мускул не дрогнул на лице Володиного собеседника. Пожав руку Володи, он, в свою очередь, спросил:

— А у тебя есть какое-нибудь дело к Сопротивлению, так?

— Да, — ответил Володя, чувствуя, что горячая слеза радости все же перехлынула через барьер века и теперь сползает по щеке. — Да! — повторил он. — Я хотел бы вступить в ваши ряды.

Юрий вздохнул и незаметно забрал свою руку.