Освещение начало меркнуть, и в зрительном зале сразу же воцарилась тишина. Затем прошло несколько драматических секунд полной темноты, после чего из двух софитов на сцену полился свет. Один луч выхватил из темноты букет, скомпонованный из пурпурных и белых цветов, стоящий на пьедестале в правой части сцены. Другой луч, направленный в центр сцены осветил кресло, по форме напоминающее трон на сиденье которого лежала широкополая соломенная шляпа с лентой из пурпурного бархата. На высокую спинку кресла был наброшен бледно-лиловый тонкий шарф.

Квиллер и Полли переглянулись. Он сразу понял, о чем она думала: пьедестал! трон! королевский пурпур!

Акустика в театре была превосходной. Из динамиков, скрытых драпировкой, полились звуки знакомой мелодии Альбинони, задумчивое, тоскливое соло скрипки звучало на фоне виолончели, словно отсчитывающей сердечные ритмы. Зрители молча слушали и не отрываясь смотрели на сцену, как если бы вдруг сама Эвфония могла появиться на ней. Вступили другие инструменты, звучание ансамбля усилилось, но затем стало стихать, и вновь зазвучала лишь скрипка, её прощальные манящие аккорды.

Сцена снова погрузилась в темноту, а потом луч света осветил аналой в левом углу, где уже застыл в ожидании Ларри Ланспик. Его мощный голос заполнил весь зал:

Когда на суд безмолвных, тайных дум

Я вызываю голоса былого…[8]

Квиллер вопросительно посмотрел на Полли: она была сама сосредоточенность, она тщетно силилась увязать образ женщины, которую хорошо знала, со стихами, которые слушала сейчас. Да и он тоже, слушая сонет, пытался найти в стихах разгадку прошлого Эвфонии, а может быть, и причину её самоубийства.

Из глаз, не знавших слез, я слезы лью

О тех, кого во тьме таит могила,

Ищу любовь погибшую мою

И всё, что в жизни мне казалось мило.

Свет снова выхватил из темноты трон и цветы, а медленная мелодия танца Равеля внесла дополнительную печаль в общую картину на сцене. Прозвучало стихотворение «Я о тебе не должен больше думать», потом французский романс «По секрету». И Квиллера вдруг осенило: Эвфония скорбела по своему утраченному возлюбленному, но, конечно, не по дедушке Гейджу. Стихотворение анонимного автора ещё больше укрепило его в этой мысли.

Две белых бабочки

Целуются в полете, вновь разлетаются,

Затем, как два опавших лепестка,

Опять летят неразделимо друг от друга,

Паря в потоке солнечного света,

Стремясь уединиться поскорее там,

Где можно ни о чём земном не думать…

…И вот они, соединившись вновь,

Кружатся в быстром па-де-де в потоке лёгком…

Им суждено расстаться навсегда,

Один подхвачен будет быстрым ветром,

Его подруга на скале холодной останется,

И то, что жизнь ещё теплится в ней,

Вам скажет трепет тонких нежных крыльев.

Прозвучавший флейтовый дуэт и стихотворение «Я верен останусь тебе, Синара…» лишь подтвердили догадку Квиллера. В зрительном зале слышались всхлипывания, и даже Полли приложила несколько раз платок к глазам. От такой её реакции Квиллеру стало не по себе, он знал: Полли вспоминает своё собственное прошлое.

Поминальное представление подходило к концу. Занавес позади сцены опустился, и, когда зазвучало Адажио для флейты и арфы, появилось изображение танцовщицы, которая томно проплывала по сцене, за ней трепетал и развевался легкий газовый шарф. Кружась, танцовщица опустилась на колени, склонив голову, потом встала с колен с высоко поднятой головой и широко раскинула руки. Белокурые локоны танцовщицы были стянуты на затылке в узел, как у балерины, а сам узел был перехвачен пурпурной лентой.

Сперва по зрительному залу пронёсся шёпот, но затем, когда видеоролик закончился, наступила немая тишина и… полная темнота. Неожиданно сверкающие лучи яркого света залили сцену, и все присутствующие замерли, услышав громогласные аккорды Симфонии для органа. Все как будто застыли, чувствуя, как мощные звуки божественной музыки вселяют в их души уверенность в победе духа над плотью, но протяжные финальные аккорды, смолкнув, вновь навеяли на зрителей ощущение невосполнимой утраты.

— Ууух! — шумно выдохнул Квиллер, когда в зрительном зале зажёгся свет. Оцепенение постепенно стало проходить, шум голосов нарастал, группы людей потянулись из зала. В фойе приятели и друзья, встречаясь друг с другом, обменивались вопросами, пытались комментировать только что увиденное.

— Что-то неописуемое! — сказал Арчи Райкер.

Кэрол Ланспик сообщала всем и каждому, что цветы для букета и оформления сцены — георгины, гладиолусы, пурпурные астры, орхидеи и амариллисы, — доставили самолетом из Чикаго.

Сьюзан Эксбридж, владелица антикварного магазина, говорила, что кресло с изогнутой спинкой прежде стояло в вестибюле особняка Гейджев и что она купила его у Эвфонии за две тысячи долларов.

Лайза Комптон поражалась тому, что колени у Эвфонии так хорошо сгибались в восемьдесят восемь лет.

Квиллер и Полли беседовали с четой Комптонов, когда к ним подошла пианистка, которую Лайл представил как Джун Холибартон, новую заведующую музыкальным сектором в комитете по образованию, перешедшую из округа Локмастер.

— Если бы они уступили нам и своего футбольного тренера, — заметил Квиллер, — мы почувствовали бы себя просто превосходно.

Рыжие волосы пианистки были коротко подстрижены и завиты на иной, не мускаунтский манер, а её духи были куплены явно не в универсальном магазине округа Локмастер. Не сводя игривого взора своих карих глаз с усов Квиллера, пианистка заговорила:

— Мне очень понравился ваш спектакль о пожаре. Я видела его в школе для детей фермеров. Скажите, чем вы руководствовались, подбирая мелодии для музыкальных вставок?

— Да просто переписал кое-что с кассет из моей фонотеки, — ответил он.

— Они подобраны прекрасно! Однако захоти я придраться, то указала бы вам, что «Танец Анитры» ещё не был написан в тысяча восемьсот шестьдесят девятом году, так что воображаемая вами радиостанция не могла передавать его в эфир.

— Только никому об этом не говорите, — попросил он. — И никто об этом не догадается. Впрочем, я не уверен, обращает ли кто внимание на музыку.

— Я обратила внимание, — живо откликнулась Полли. — И знаешь, милый, пассажи из «Франчески да Римини», на мой взгляд, лучше подошли бы для сцены пожара. Лично я могла бы на фоне этой музыки представить разбушевавшуюся огненную стихию.

— Джун собирается внедрить в учебную практику метод Хилари Ван Брука в преподавании музыки, — сказала Лайза. — А что если тебе написать об этом в газете, Квилл?

— Почему нет? Мы это обсудим, — ответил Квиллер. — А где находится ваш офис?

— Приходите лучше ко мне в Индейскую Деревню. Дома у меня мы сможем послушать хорошую музыку, — с готовностью предложила Джун.