— Я заплачу, — сказал я Ксешинскому. — Сколько ты хочешь?

— Тыщу!

— А сведения того стоят? — поинтересовался я, взглянув на часы в простенке. Пора уже было поторапливаться, светало.

Станислав пожал плечами и водрузил поверх шевелюры свой блестящий цилиндр.

— Не знаю, — сказал он задумчиво. — Решать-то все равно вам!

— А, ладно, — махнул я рукою и снова достал бумажник, из которого в руки мошенника перекочевали ассигнации. — Рассказывай!

— У Матвея были какие-то дела с человеком, которого он называл Созоном, — начал Ксешинский. — Матвей его смертельно боялся, — Станислав при этих словах поежился. — Я видел его однажды, — продолжил он. — У него был очень колючий взгляд, и табачищем от него за версту разило.

— И одет он был во все черное, — добавил я. Пока все, услышанное мною, совпадало с тем, что было уже известно.

— Вот именно, — закивал Станислав. — Я застал его у Матвея в Петербурге, случайно. По-моему, он состоит в чиновниках и принадлежит к какому-то могущественному тайному обществу.

При этих словах мне стало как-то не по себе. Конечно, убийца принадлежал к могущественному обществу, и этим обществом, которое он попирал ногами, и был наш Орден.

Теперь, опираясь на рассказ Ксешинского, я мог бы попросить у Ивана Сергеевича списки членов ложи, наверняка среди них нашелся бы и не один Созон. Но я полагал, что Кутузов, скорее всего, на это, не пойдет и предпочтет, чтобы я обходился своими силами, лишь бы по-прежнему все оставалось в тайне. К тому же, я не был твердо уверен, что это настоящее имя убийцы.

— Откуда ты это взял? — спросил я Станислава.

— По-моему, — заключил Ксешинский, — он чувствует свою полную безнаказанность.

Что же? На это мне нечего было возразить.

— И это все что, ты нам можешь сказать?

— И за это, мошенник, ты тысячу рублей запросил? — взорвался Заречный.

— Могу еще кое-что добавить, — лукаво заулыбался Станислав.

— И что же?

— Однажды у него галстук чуть развязался — это мне Матвей рассказал — и он на шее у него увидел красный след от петли. Похоже, что его однажды уже хотели повесить, — Станислав мне подмигнул.

Вот это уже казалось странным и выбивало меня из колеи. Неужто и в Ордене «Золотого Скипетра» появился висельник?!

А я-то виселицу с часов Виталия на счет Воротникова отнес, подумал, что он таким образом мошенника обозначил. А, оказывается, оно иначе выходит.

— А сам я, — продолжил Ксешинский, — видел его однажды в обществе одной очаровательной дамы. С первого взгляда заметно — аристократка. Богата несметно, в бархате вся и в кружевах, брильянтами так и сверкает! Прогуливались они по Английской набережной, — добавил он.

— А звал он ее как, не расслышал? — спросил я в надежде.

— Расслышал, — сказал Станислав. — Лидией Львовной.

— И что, хороша? — поинтересовался я. — Блондинка или брюнетка?

— Не то слово как хороша, — мечтательно произнес Ксешинский. — Блондинка, — добавил он. — Белокурый ангел!

Вот это уже что-то да значило. Если это женщина светская, то не так уж и трудно ее будет вычислить!

На этом мы расстались с Ксешинским, которого я велел отпустить своему золотому дракону.

В этот же день я в сопровождении Кинрю выехал в Санкт-Петербург. Однако у нас возникли непредвиденные сложности на московской заставе. В этом особом помещении для полицейской и таможенной службы въезжающим и выезжающим полагалось зарегистрироваться, пошлину заплатить, подорожный налог, ну и прочие мероприятия в этом же роде уладить. Вот тут-то и оказалось, что Яков Андреевич Кольцов разыскивается московской полицией по подозрению в убийстве.

Мало того, что я с жертвой после крупного выигрыша конфиденцировал в коридоре, так меня, как оказалось, еще и заметила-таки хозяйка его квартиры, подойдя не вовремя к окну полюбоваться рассветом.

Вот и пришлось уговаривать полицейского, высокого хрупкого юношу в мундире, который ему совершенно не шел, отправить письмо с запросом к московскому обер-полицмейстеру генерал-майору Шульгину, так как иногда по роду своей деятельности мне доводилось с ним встречаться. Я считал, что только он может разрешить все возникшие в этом деле недоразумения.

В итоге письмо было отправлено с эстафетой, а нам с Кинрю оставалось ждать. Ответ пришел только через два дня, однако с положительным результатом. Юноша в шинели смог нас со спокойной совестью отпустить на все четыре стороны. Хотя я и заметил, что он был разочарован. Судя по всему, это было его первое дело, которое он намеревался в три дня блестяще раскрыть.

До северной столицы нам удалось добраться без происшествий. На некоторое время убийца по какой-то причине решил-таки оставить меня в покое. Мне не терпелось вернуться в родные стены, несмотря на то, что я толком так ничего и не выяснил, если не считать одной особенной приметы преступника да женского имени.

Однако уже то, что Мира не гуляла по парку, показалось мне подозрительным. Пасмурная погода только усиливала это впечатление.

— Кинрю, тебе не кажется странным, что Мира не вышла нас встречать, как обычно? — встревожился я.

— Но мы же не предупредили ее о своем приезде, — резонно заметил он.

— Да, но… — я замялся с ответом. — Она же…

Индианка, наделенная особым даром предвидения, всегда чувствовала, когда я возвращался. Теперь я не сомневался, что что-то произошло. Что-то такое, что заставило ее не выйти из дома, что-то серьезное и, скорее всего, печальное.

Однако я не высказал свои опасения вслух.

— Скорее всего, ты прав, Кинрю, — проговорил я как можно спокойнее, стараясь взять себя в руки.

Колонный портик особняка казался сегодня мне мрачным видением, восставшим из кровавых времен античного Рима.

Мы молча переступили порог, Кинрю шел позади меня и нес чемоданы. Никто из прислуги не появился в опустевшей прихожей.

— Да что же такое происходит?! — воскликнул я. Все мои старания успокоиться сошли на нет. Мне снова стало муторно на душе.

— Мира! — позвал Кинрю.

Я прислушался, ожидая ответа, но никто не отозвался.

— Мира! — повторил я вслед за японцем. Наконец-то со стороны людской послышались легкие шаги. Я узнал Мирину походку, и мне стало легче на сердце.

— Яков Андреевич! — индианка бросилась мне навстречу.

— Мира, милая, что случилось?

Она прижалась к моей груди и прошептала:

— Беда!

— Какая? — спросил я, похолодев. Неужели предатель и до родного гнезда добрался?