может, не стоит садиться на кровать, надо вести себя осторожнее, мы же не хотим, чтобы они заметили, что мы тут шарили; но удержался.

– Ну ладно, – сказала она, выдвигая ящик. – Даже не верится, что я способна на такое.

Я подошел к письменному столу. А что еще мне было делать? Мы уже к ним зашли, надо было довести дело до конца. Это Лив Мерете своим ключом навела нас на такие мысли, хотела она того или нет.

На жену я не смотрел. Она возилась возле кровати, я возился у стола, мы друг другу не мешали. И мы оба отлично на слух определяем, чем каждый из нас занят. Иногда тот факт, что мы с Вибеке настолько изучили друг друга, сильно действует на нервы, но это несправедливые и глупые чувства. В них нет ничего хорошего, ничего конструктивного, однако они существуют, как и вообще в мире существует много всякой гадости, и мне все чаще приходит в голову мысль, что многое в нашей жизни определяется умением разобраться во всем сущем и выработать свое отношение к нему.

Я часто разговариваю о таких вещах с сыновьями.

– Дерьмо существует, – говорю я без обиняков.

– Полностью оно никогда не исчезнет, – говорю я.

– Так что, – говорю я, – как вы с ним поступите? Будете его культивировать или как?

И мы с мальчиками дружно смеемся, раз уж выдался такой день приколов.

А иногда мне, наоборот, приятно, что мы с Вибеке изучили друг друга так хорошо, этот факт вселяет приятное чувство надежности бытия. Для такого, как я, надежность – самое важное.

Перебирая бумаги в ящиках стола – счета, два билета на спектакль под открытым небом, школьные документы, – я слышал, как за спиной у меня возится Вибеке. Ее руки были заняты работой, они делали то же, что и мои: перебирали вещи. И вдруг перестали. Я сразу это услышал. Ее сомнения явно считывались и тогда, когда мы рылись в чужих вещах, и когда вдруг прекратили.

Ничего, совершенно ничего неожиданного в их вещах не было. Все абсолютно обыкновенное, бесконечно обыкновенное.

Я услышал, что Вибеке остановилась.

– Ничего нет, – сказала она.

Я обернулся.

– У тебя тоже ничего?

Я покачал головой.

– Надо просто забыть все это, Йорген, – сказала она и двинулась ко мне. – Забыть это, – повторила она, – и не лезть в чужую жизнь.

Она положила ладонь на мое плечо. Я обнял ее и не отпускал.

– Да, – сказал я.

– Даже не понимаю, с чего это мы, – сказала Вибеке.

– Не думай об этом.

– Этот ключ, он… он будто включил что‐то у меня в головe.

– Для того ключи и нужны, – усмехнулся я.

И еще крепче обнял жену.

– Не смешно, – тихонько сказала она.

– Нет, конечно, – сказал я, – мне тоже не смешно, мы сваляли большого дурака, тут ничего не попишешь. Но теперь закроем за собой дверь, пойдем домой и будем радоваться скорому возвращению Эйольфа, хорошо?

– Ладно.

– Помнишь, сколько тогда у Эспена и Марие развелось крыс? – спросил я, начиная наводить порядок на письменном столе. Я старался класть все вещи на свои места.

– Жуть, – сказала она, вздрогнув. – Вот уж мерзкие существа.

Я засмеялся:

– Помнишь, Эспен поймал одну в мешок? Она сидела у них в мусорном баке как‐то утром, когда они отодвинули шкафчик?

– Ой, госсподи, – воскликнула Вибеке; она явно давно не вспоминала об этом. – Он тогда вышел в сад и хряснул мешком с крысой о мощеную дорожку?

Я кивнул. – Да уж, сил он тогда не жалел.

А потом показал на кровать и тумбочку рядом с ней, где уже порылась Вибеке.

– Ты все положила, как было?

– Дa, – сказала она, – но раз уж ты спросил, пойду проверю еще разок.

Вибеке вернулась на другую сторону кровати. Я подошел к “своей” тумбочке.

– Посмотрю здесь, – сказал я, выдвигая ящик Стейнара.

Там лежали какие‐то бумаги. Я их приподнял.

Я не сразу среагировал на то, что увидел. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы уяснить, что это. Мобильный телефон. Ничего странного в том, что в ящике валяется старый телефон. У меня самого тоже, и даже не один.

– Вибеке, – сказал я, чувствуя, как кинуло в жар кожу и как похолодело в животе.

– Что?

Схватив телефон, я зажал его в ладони, и мне страшно захотелось жахнуть его о каменные плиты перед домом, как Эспен тогда хряснул крысу.

– Вот, – сказал я.

– Что?

– У него этот телефон был с собой в Лондоне.

Взгляд у нее заметался.

– И что?

– Этот телефон Стейнар брал с собой в Лондон. И его там украли.

Странно бывает оглядываться на совершенные тобой, в одиночку или за компанию, действия, которые – как бы это сказать? – вроде бы и не твои. Будто у твоей личности время от времени обнаруживаются качества, свойственные не тебе, а кому‐то другому. В моей взрослой жизни такое случалось, но нечасто.

Как раз такое качество проявилось в тот раз, спустя неполные полчаса после того, как до меня в спальне Стейнара и Лив Мерете дошло, что я держу в руке тот же самый телефон, который видел в руке Стейнара в ту первую ночь в Лондоне, тот телефон, про который он мне сказал, что его украли.

Нас это открытие подкосило.

Всего пара минут ушла у нас на то, чтобы, не проронив ни слова, вскочить в машину и выехать из поселка. Мы стремительно миновали склад, где торговали всякими пиломатериалами, свернули и поехали вдоль реки, мимо горных выработок, в горы.

С дороги Вибеке позвонила Рагнхильд и договорилась с ней насчет Видара. Голос у нее звучал натянуто, на вопросы она не отвечала, сказала только, что мы не сможем зайти за Видаром после школы, и попросила Рагнхильд забрать его к себе.

Тетка Видара наверняка хотела знать, что стряслось, но у сестер так уж заведено, что их дети запросто ходят домой друг к другу, когда им заблагорассудится, и в тот день нам это очень пригодилось, позволило обойтись без объяснений.

После того как мы нашли телефон, мы не сказали друг другу ни слова. Дунули из спальни, промчались по коридору второго этажа, протопали вниз по лестнице и ринулись прочь из этого дома, уже не осторожничая, в объединяющем порыве негодования. И мысль у нас наверняка была одна и та же: так мы и думали, так и знали.

День был светлый, чудесный; мы были мрачны и исполнены решимости.

Мы пробовали оживить телефон, но он сдох с концами, а у нас не нашлось подходящей зарядки, не говоря уж о том, что пароль мы бы никогда не вычислили, так что попытки свои мы прекратили. Может, на самом деле нам и не хотелось увидеть то,