Только один Калмыков как секретарь отдела знал, сколько Сазонов разослал запросов, чтобы отыскать следы Лисовецкого. Поступающие сведения, конечно, подтверждали, что он находился на территории, занятой нашими войсками в период летне-осеннего наступления Западного фронта. И с той поры о нем — никаких сведений. Из партизанского штаба Пономаренко пришел подробный меморандум из разработки на представителей немецких разведывательных и охранных органов, где было указано, что Лисовецкий, он же Адамчук, он же Ткачев, — руководитель антипартизанской группы, по данным партизанской агентуры, с августа 1943 года не проходил по разведсводкам партизанских отрядов Смоленско-Оршанского направления. От каких-либо предположений относительно возможных причин исчезновения Лисовецкого партизанский штаб воздержался. А вот «судоплатовское хозяйство»[22], обладая более полной информацией, высказало предположение, что разыскиваемый, по всей вероятности, оставлен со своей группой для осуществления шпионско-диверсионных актов в полосе Западного фронта, и рекомендовало (здесь шел обычный набор общих «энкавэдэшных» мероприятий): усилить, расширить, углубить, проверить… А для согласования всех вопросов по розыску Лисовецкого-Адамчука связаться с майором Куракиным из управления «Смерш» Западного фронта.

Сазонов только частично согласился с предположением 4-го управления. Он подумал, что абвер вряд ли стал оставлять в этих местах такого «специалиста», как Лисовецкий. Он им был позарез нужен в Восточной Белоруссии для ликвидации партизан, спецотрядов, безопасности железной дороги. А для диверсий в прифронтовой полосе немцы могли оставить кого-нибудь попроще — из местных полицаев, которым деваться было некуда: впереди пуля, а сзади — виселица!

Все материалы розыскного дела говорили, что Лисовецкий исчез бесследно. Но в материальном мире всегда остаются следы. Их только нужно тщательно искать. И Сазонов настойчиво продолжил поиски разыскиваемого. Однажды он получил ответ из транспортного отдела НКВД на Смоленской железной дороге. У них нашлись два человека, кто знал в лицо разыскиваемого и видел его в начале августа. Один из них — путейский рабочий, а второй — женщина, бывшая связная партизан, стрелочница на разъезде Установка. Вот она и рассказала, что видела Лисовецкого несколько раз на станции, а в первый раз он приехал на мотодрезине, что свидетельствовало о его принадлежности к начальству, в сопровождении одного военного немца, в форме, и вооруженного полицейского с нарукавной повязкой. На станции их ждала бричка с возницей. Лисовецкий уехал с ним, а полицейский и немец подошли к будке обходчика, где была стрелочница, и попросили воды. Она слышала, как немец наказывал полицейскому встретить через два дня господина Лисовецкого и сопровождать его в Смоленск.

Внешние приметы Лисовецкого, описанные бывшей партизанской связной, сходились полностью: стройная, поджарая фигура, пробор в волосах и голубые глаза. Потом она видела его еще несколько раз на станции и каждый раз он приезжал с кем-то, а уезжал один, в одной и той же бричке, с той же лошадкой гнедой масти. Как много возникало вопросов: зачем приезжал Лисовецкий на этот глухой разъезд и куда он таинственно исчез на бричке?!

Сначала Сазонов предполагал, что это конспиративная встреча с агентурой. Но для этого лучше подошло бы ночное время; зачем ему на виду у многих ехать сюда, ведь целесообразнее агенту приехать к нему и в безопасных условиях провести инструктаж за рюмкой шнапса. А если он ездил для встречи со своей группой, поселившейся где-нибудь в укромном месте, схоронившейся от людских глаз? По материалам розыска, в его группе было пять человек — трое русских и два литовца. Появление пяти здоровых мужчин, не прячущихся от местной полиции, обязательно вызвало бы слухи в окрестностях. Эту версию, несмотря на ее вздорность, нужно было проверить. Мысленно поблагодарив оперативников-транспортников, Сазонов стал обдумывать, как изложить местным органам задание по обнаружению следов Лисовецкого.

Дмитрий Васильевич представлял, что у разыскиваемого много дорог, фора во времени, возможности маскировки, а ему нужно выбрать единственную, но верную, найти его, пока изощренный на выдумки злой гений не подготовил новых кровавых дел, не втянул, коварно не обманул неопытных, доверчивых на своем пути.

Сазонов достал крупномасштабную карту, рассчитал, на какое расстояние можно отъехать на лошади за один световой день, выписал бывшие в этой округе населенные пункты. Потом составил в письменном виде задание по командировке, и на следующий день два его оперработника на попутных машинах ехали в ту сторону, где Лисовецкий скрывал тайну своих посещений.

И еще он представлял, как живет народ в только что освобожденных районах Смоленщины, куда он направил своих орлов. Темное чрево землянок, блиндажей, приспособленных для жилья, чадящие коптилки, заправленные не керосином, а ружейной щелочью. Голод и холод, и надо же — все посланные в те края его отделом запросы исполнялись толково и в срок, хотя и рукописным текстом, плохими чернилами, и на листах конторских книг, и в самодельных конвертах, но ведь отвечали по существу, с чувством ответственности за исполнение поручения армейского «Смерша».

Так постепенно на разыскиваемого стали поступать сведения очевидцев, невольных свидетелей по захвату партизанских, спецотрядовских разведчиков, связных, раскрытию явочных квартир. Причем многие из них рассказывали, что Лисовецкий часто сам лично участвовал при задержании и на первых допросах арестованных. Но все, что было собрано на Лисовецкого, было лишь малой толикой того, что на самом деле за ним числилось. Знай об этом Сазонов, он удвоил бы свое рвение по его розыску. Но если бы он знал, почему пан Лисовецкий стал непримиримым врагом и что его заставило выбрать такой смертельно опасный путь, тогда он, может быть, задумался над такой судьбой, но вряд ли выразил сочувствие — служба в немецкой разведке, как противотанковый ров, отделяла их друг от друга! А для того чтобы лучше это понять, нужно знать или хотя бы предполагать частную жизнь бывшего обывателя Западной Белоруссии.

Он родился в 1919 году в Гродно. Страна уже год как была республикой, а его отец — ярый сторонник ее «незалежности», бывший адвокат — был назначен городским головою.

В 1938 году Анджей окончил с отличием фельдшерское училище и готовился после двухгодичной практики поступить на медицинский факультет Варшавского университета, но тут грянула война. Он был мобилизован и в чине прапорщика принял санчасть саперного батальона пехотной дивизии. Но сражаться с немцами не пришлось — Варшава пала, сопротивление было бесполезным. Их командир приказал разобрать продовольственные и вещевые запасы и распустил батальон. Все оружие, чтобы не сдавать немцам, было закопано. И они молча расходились по домам в осеннюю слякоть, группами и в одиночку, никому не нужные, никому и ничем не обязанные! Он с тремя рядовыми, призванными с одной улицы, двинулся домой. Уже в пути узнали, что Советы тоже выступили против Польши. Через две недели они были дома. Отец молча обнял сына, его сестра — старая тетка Розали, плакала, предчувствуя, что ожидает их впереди.