К тому моменту, когда он добрался до дверей, они пропали снаружи.

Саймон помчался через дорогу, туда, где притормаживали такси, и пробежал по крытой плексигласом дорожке, соединяющей парковку, разглядывая машины, стоящие вокруг. Воротник его рубашки пропитался потом, затем он выбежал на открытую стоянку, в глаза ему било солнце. Здесь, на земле, принадлежащей автомобилям, машины злобно ухали, предупреждая, чтобы он держался от них подальше. Он понятия не имел о том, что ищет, ощущая только смутное чувство угрозы, испытывать которое так хорошо научили Маркуса.

Он вошел в другой путепровод, где было трудно разглядеть хоть что-нибудь через поцарапанный пластик, но внезапно увидел это — серо-стальной грузовичок охраны, с окнами-щелями в боку. Маркус разглядел Саймона в водовороте автостоянки, погруженной в час пик, и его руки взметнулись ввысь, он закричал ему: «Уходи, уходи, им нужен только я», а затем человек в хаки обхватил его вокруг груди руками, потащил под мышки вверх в вагончик и захлопнул стальную дверь. Саймон схватил последний короткий взгляд Маркуса, увидел его лицо через окошко машины. Он выглядел не столько напуганным, сколько сдавшимся таинственной судьбе.

Саймон заорал в поисках помощи, отчаянно пытаясь найти проход в плексигласовом барьере, чтобы попасть на стоянку, находившуюся за ним. Он ударил кулаком в стекло, но смог увидеть лишь, как грузовик без опознавательных знаков слился с потоком машин и потерялся во влажной мути лос-анджелесского полдня.

Власти аэропорта ничем не могли помочь. Они были слегка раздражены тем, что пассажир авиакомпании стал причиной нестыковки в их иммиграционной документации и путаницы в багажных квитанциях, но признали, что это иногда случается, и они ничего не могут с этим поделать. Передвижение таких больших потоков пассажиров означало, что их работа заключалась скорее в том, чтобы свести к минимуму ущерб, а не в том, чтобы обеспечивать хорошее обслуживание. Довольно скоро они вовсе отказались обсуждать происшествие, и дошли до того, что виноват был Саймон. Они сочли подозрительным, что у его друга не было ни кредитных карточек, ни финансовой истории, ни даже зарегистрированного домашнего адреса, и предположили, что Маркус специально устроил все это, чтобы встретиться с кем-то тайком от своей новой жены или лучших друзей. Американское государство пришло к выводу, что Маркуса Сильверштейна не существует, по крайней мере на его территории, и закрыло перед ним свои двери.

Официальные лица в британском посольстве оказались беспомощны. Не было ни зацепок, ни подозреваемых, хотя помощник в посольстве сказал, что слышал о таких вещах раньше, но не мог припомнить, когда и где. Не рассматривал ли мистер Вульф мысли о том, что его друг мог захотеть исчезнуть? Все хотят переехать в Америку, и то, что они делают, попадая сюда, — это их личное дело.

Когда они вернулись в Англию, они создали страничку в сети, но никакого отклика не получили.

Саймон сидел на чердаке дома Сильверштейна и слушал, как дождь падает на черепицу крыши прямо над головой. Здесь хранились все книги, которые Говард Сильверштейн оставил своему сыну — более сотни томов о распространении фашизма и идеологии правого крыла в мировой истории. В потрепанном экземпляре «Майн Камиф» он нашел известный абзац — переведенный и жирно подчеркнутый: «Широкие массы народа с большей легкостью надают жертвами большой лжи, а не малой».

Саймон смотрел вниз на улицу, заполненную людьми, которых он больше не знал и которым не верил, и плакал о своем друге, думая о том, не выросла ли доверчивость его народа настолько, чтобы поглотить весь мир.

Клитхорпс была никчемным мышеловом. Когда какой-нибудь грызун, белка или даже соседская кошка подходили к задней двери, она пряталась под раковиной. По-видимому, шестнадцатичасовой сон иссушал ее нервы, и когда территории грозила опасность, ей приходилось прикидываться мертвой. А хорошо она умела делать вот что: гонять моль, пока та не сходила на нет, крылышки — пыльные клочья, и таращиться на стену — в место, находившееся в трех футах над головой Эдварда. А он удивлялся: что такого видят кошки, чего не видят люди?

Клитхорпс была его единственной спутницей сейчас, когда Сэм умер, а Джилл ушла. Он купил ее, потому что все покупали кошек. В этом месяце стоимость кошек подскочила до небес. Черт, все кошачьи питомники в стране распродали товар за несколько дней, и вскоре даже самых запаршивевших бродячих котов покупали с рук по бешеным ценам. Это была самая странная эпидемия панического спроса, которую когда-либо видел Эдвард.

Он жил в Кэмден-Тауне многие годы и подумывал уехать оттуда еще до того, как встретил Джилл: после восьми убийств, случившихся на улицах, город сравнивали с Москвой и Йоханнесбургом, а через восемь недель их район уже прозвали «Смертной милей». Район патрулировало семьсот полицейских, а нужно было бы больше тысячи. Странно было осознавать, что реальная угроза для жизни исходила не от уличных грабителей, а из кафе быстрого питания.

Эдвард жил в квартире на Эвершолт-стрит, это была одна из самых странных улиц в окрестностях. На протяжении каких-нибудь нескольких сотен ярдов там находились: римско-католическая церковь, спортивный центр, легендарный рок-клуб, квартиры членов органов местного самоуправления, тюрьма для несовершеннолетних, итальянское кафе, зал для игры в бинго,[32]викторианский мужской приют для проезжих и дерзновенный кондоминиум с квартирами стоимостью в миллион фунтов, из зеленого стекла. Эдвард жил на первом этаже в доме для членов органов самоуправления, и, как выяснилось, это было не лучшее место для жилья. Рядом пролегал Риджентс-канал, и все сточные люки проходившей над ним улицы вели туда. Мэрия в какой-то момент постановила покрыть стоки стальными решетками, но было уже поздно.

Эдвард бросил взгляд на фотографию Джилл, приколотую на пробочной доске над плитой. Когда-то глаза ее были василькового цвета,[33]волосы отливали лунным светом, но сейчас фото, кажется, начало выцветать, как будто хотело вымарать ее из мира. Ему не хватало Джилл больше, чем Сэма, поскольку, что бы он ни сделал, это не вернуло бы Сэма, но Джилл ведь существовала — она жила в Хэкни с двумя братьями. Он знал, что вряд ли когда-нибудь снова встретится с ней. Он скучал по ней до такой степени, что иногда просто произносил вслух ее имя — совершенно без причины.

В те последние дни после смерти Сэма она стала такой худой и бледной, что казалось, будто кто-то стирает ее из окружающего мира ластиком. Он беспомощно наблюдал за тем, как кости начинали проявляться под ее кожей, а одежда свободно обвисала на тонких руках. Светлые, доходившие до подбородка волосы Джилл падали ей на лицо, когда она до бесконечности терла и скребла кухонные поверхности. Она перестала говорить, о чем думала, становилась такой же прозрачной, как пятна от воды, попадавшей на стену. Она поднимала вверх палец, заставляя его молчать, и напрягалась, прислушиваясь к суетливому скрежетанию когтей в стенах, под досками, внутри перекрытий.