И, склонная к рефлексии, она подумала: «С чего это мне в голову в чудесный день приходят жуткие мысли?» Её ожидала весть о событиях на материке, в России. Предчувствие редко обманывало Марго.

Флобер истекал слюной, тягучей как сироп. Ему снилось, как он бежит по железной дороге уже пятый километр за своей хозяйкой, на плечах которой покачивается коромысло с ведрами, а через край переливается фруктовый сироп; он бежит и слизывает сладкие лужицы…

— Твоя речь входит в мои уши, как ладья в твои воды. Я затопляю землю водой, и одеянье моё совершенно. Лицо твоё подобно морде собаки, по запаху определяющей место, куда я держу путь. Я прохожу мимо рогов тех, кто готовится стать моим врагом, кто копит силы, кто лежит на животе. Я пришёл, чтобы увидеть тебя на закате, и я впитываю ветры в себя. Я не прикасался к женщине, не ел мяса и рыбы. Я чист, я очистился в своём великом двойном гнезде. Ни один член тела моего не лишён истины. Я, живущий в двух умах, собрал воедино все свои члены, о, хозяин похоронных дорог. Приветствую тебя, повелитель речи! О ты, кто пребывает в своём яйце, кто сияет ослепительным светом, поднимается над своим горизонтом, кто изрыгает изо рта пламя, чьё обличье скрыто и чьи брови подобны коромыслу Весов. Позволь приблизиться к тебе, к тому, кто обронил две капли крови из фаллоса, когда совершал самоистязание. Я есть две капли крови! Без событий и вещей не проходит и дня, всё идёт своим чередом. Время моё — в ваших телах, но обличия мои в чертогах моих. Приветствую тебя, скрывающего в себе своего путника, создателя форм бытия, совершенного писца и художника! Я пришел, как несведущий в тайнах человек, и я вознесусь к свету в обличии наделённого силой Духа, и я буду смотреть на свое воплощение, мужское и женское, во веки веков, во веки веков…

РЫБАК ЮНОША лет шестнадцати — семнадцати.

Несколько утопленников.

Сумерки. Луна над озером. Идёт человек и тянет за собой пустой невод. Отдыхает. Забрасывает невод в озеро. Вытягивает.

Р ы б а к (горестно). Пусто.

Снова забрасывает. Вытягивает. В неводе — утопленник.

Р ы б а к (радостно). Поймал! Наконец‑то. Слава тебе, господи!

Вытаскивает обнажённого утопленника.

Р ы б а к. Какой красивый! Как мой сын! Мальчик ещё… (Вздыхает.)

Оттаскивает труп в сторону, укладывает под куст. Снова забрасывает невод. Вытягивает.

Р ы б а к. Раз на раз не приходится.

Снова забрасывает невод. Тянет.

Р ы б а к. Тяжело! Что‑то зацепил.

В неводе оказывается утопленник.

Р ы б а к. Удача! Повезло! Кто же на этот раз?

Вытаскивает труп. Рассматривает.

Р ы б а к. Один краше другого. Уже пятый. Ни одного знакомого утопленника.

Снова забрасывает невод. Тянет. Кряхтит.

Р ы б а к. Никогда такого улова не бывало. Если б столько рыбы ловилось, вот бы горя не знал… Что же это за год такой? Солнечная активность, видимо, тому причина.

Вытаскивает труп, заглядывает в лицо.

Р ы б а к. И всё одни мальчики! Им бы в армию идти, чтобы зря не умирали… Мужчины должны умирать геройской смертью, с улыбкой на устах, как русские солдаты на Кавказе.

Относит труп, кладёт рядом с другими. Поправляет волосы. Целует в губы. Рыдает.

Потом снова забрасывает невод.

Р ы б а к. Странно, ни одной девушки не утонуло в этом году. А на этот раз кто? Что мне с ними делать?

Вытаскивает пустой невод. Снова забрасывает. Слышится крик: «А — а, помогите! А — а!»

Р ы б а к. Господи, живого поймал! (Тянет невод изо всех сил.) Потерпи, сынок! Держись!

В неводе оказывается красивый юноша, обнажённый.

Р ы б а к. Как тебя угораздило, парень?

Ю н о ш а. Я видел Иисуса, он шёл по воде, по лунной дорожке. Он позвал меня за собой, и я поплыл за ним. Плыл, плыл, с того берега плыл, пока вы не накинули на меня сеть.

Р ы б а к. А я ищу своего сына. Ты случайно не встречал его в озере?

Ю н о ш а. Вашего сына?

Р ы б а к. Да, он утонул.

Ю н о ш а. Отец, я ваш сын! Разве вы меня не узнаёте! Вы позвали меня, и я пришёл следом за Вами. Вы мой спаситель.

Юноша падает на колени и целует ноги рыбака.

Р ы б а к. Сын мой, я тебя искал, я столько раз забрасывал невод, и вот я тебя нашёл. Души наши соединились.

Рыбак и юноша обнимаются и целуются.

ЗАНАВЕС

В доме семейства Нарышкиных поселилась тишина. Комнаты опустели, заскучали, а некоторые из них даже приуныли. Когда в доме бывало людно, трещины на стенах и потолке выглядели улыбками на лицах, но теперь они превратились в грустные старческие морщины. Дому нравилось, когда кто‑то гремит посудой на кухне, вскрикивает во сне, включает проигрыватель, шлёпает босыми ногами по полу, смеётся — в этом заключался нехитрый смысл его существования.

Мысли дома были похожи на мысли его обитателей — глупые, прихотливые, фантастические, убогие, мещанские. Он даже вздыхал так, как вздыхал диван, на котором укладывался спать какой‑нибудь постоялец. Он досадовал, когда на пол падала чашка из рук Марго, или сердился, если домработница была подшофе. В этом доме было девять дверей, не запираемых ключами. Если ветер хлопал форточкой, то казалось, что это обиделся дом, отвернувшись окнами к возмущённому морю. Чем больше было трещин на его стенах, тем глубже была его мысль.

Одна из трещин тянулась на северо — запад от гвоздя, на котором висела картина с морским пейзажем. Она убегала по ту сторону всего сущего.

Проснувшись засветло, Орест обнаружил извилистую линию на потолке и подумал о симметрии и асимметрии. Потом мысли потекли в другом направлении. Он существовал уже не как тело, не как сознание, а как эротическая эманация, как настроение. Дом тоже блаженствовал. Чем чаще дом предавался размышлениям, тем больше трещин становилось на его стенах. Их можно было забелить известкой, или сделать ремонт, но трещины внутри шлакозаливных стен становились всё глубже, — вот почему дом постепенно и незаметно разрушался изнутри.

В некоторых щелях, особенно в углах, поселились пауки. Там было темно и уютно. Это был дом пауков. Например, в туалете их жило около пяти. Владик любил пауков, потому что они приносили добрые вести; они были посланниками, вестовыми. Одного из них — того, который жил за картиной, — он иногда проведывал, разговаривал с ним. Бывало, заглянет за картину и спросит: «Что, заскучали?» Маша в отсутствие хозяев (по просьбе Тамары Ефимовны) сметала веником паутину вместе с крохотными паучками в гнезде.

Марго уже не боялась пауков, была с ними добродушна. Кстати, она не любила один коротенький рассказ Акутагавы Рюноскэ, нарисовавшего отвратительный образ паучихи. Это был, как она считала, женоненавистнический рассказ. «Залитая лучами щедрого летнего солнца, паучиха притаилась в глубине розы и о чём‑то думала…» Любовь Марго к другим насекомым была избирательной. Она делила насекомых на полезных и бесполезных, как и людей. Это деление происходило неосознанно. «А пауки тоже Божьи твари!» — сказала она на лекции студентам, которым для сравнения предложила прочесть рассказ «Татуировка» Танидзаки Дзюнъитиро. Если первый рассказ вызывал неприятие, то второй отзывался в ней тёмным эротическим волнением. Студентов, которые на семинаре по литературе цитировали её любимые фрагменты, она выделяла из ряда других; на экзамене они удостаивались положительной оценки.