1930 года культура рабочего и среднего класса без проблем позволяла мужчинам иметь секс с «феями» (феминными гомосексуалами), только если они при этом сохраняли маскулинное поведение и активную роль. К этому времени женоподобные гомосексуалы уже были стигматизированы (о чём свидетельствует само наличие пейоратива fairies), но для «нормальных мужчин» до начала тридцатых однополый секс не грозил стигматизацией. В 30-е начинают закручивать гайки. Понятие о «гетеросексуале», появившееся в последней трети 19 века и закрепившееся в первые три десятилетия 20-го, оказалось очень кстати для институтов власти, которые в разных регионах всё ещё неравномерно переживали урбанизацию и продолжающийся переход от религиозного авторитета к секулярному. В быстро растущих городах были уверены, что сексуальные перверсии приходят с деревенским, малограмотным населением. В деревнях же были уверены, что однополые желания и гендерные трансгрессии идут из городов, где царит разврат. Но там и там, несмотря на моральные паники, уже зарождалось и подхватывалось властью понятие о нерушимом гетеросексуальном большинстве.

Уже в 50-е это понятие значительно пошатнул биолог и сексолог Альфред Кинси двумя книгами, написанными совместно с коллегами: «Сексуальное поведение самца человека» вышло в 1948 году, а «Сексуальное поведение самки человека» — в 1953-м. На протяжении более 15 лет Кинси опрашивал около 5300 мужчин и 6000 женщин и исследовал их сексуальный опыт, — две монографии получили зловещее название «Отчётов Кинси». Количественное изучение сексуальности не было его новаторством, но в таком масштабе «сексуальная повседневность» была представлена впервые. Он решил базировать свои исследования на измеряемых, явных физических ощущениях и биологических феноменах, поэтому в качестве отправной точки был выбран оргазм. Позднее исследователь признавал, что оргазм это не самое адекватное измерение сексуального опыта, но для целей статистики нет ничего, что подходило бы лучше. Фокус Кинси на оргазме привёл как минимум к двум важным результатам; во-первых, он позволил обратить внимание на женский оргазм как самоценное событие, вне зависимости от того, каким образом он достигнут и имеет ли отношение процесс к зачатию и замужеству; во-вторых, сосредоточившись на оргазме (а значит — удовольствии), Кинси окончательно разорвал связь секса с гетеросексуальным замужеством и репродуктивной работой; он показал, что разнополый секс с целью зачатия детей — это только одна из десятков разновидностей сексуальных активностей, в которые вступают люди, — и количественно не самая большая. Картина для пуританской Америки получилась шокирующая. Оказалось, что в стране, где уже почти 50 лет на всю катушку работала индустрия починки брака и семьи, 90 % мужчин и половина женщин занимаются сексом до брака; две трети женщин испытывали оргазм до брака; 10 % мужчин относят себя к гомосексуалам и более 35 % мужчин и женщин за жизнь имели как минимум один гомосексуальный опыт, закончившийся оргазмом; 8 % мужчин достигали оргазма с животными или другими живыми существами; 46 % мужчин «сексуально реагировали» на персон обоих полов на протяжении взрослой жизни; 20 % женщин располагались на трёх крайних точках шкалы сексуальности Кинси: от преимущественно гомосексуальных контактов до эксклюзивно гомосексуальных. «Шкала Кинси» — тоже важнейшая часть его исследований; он отказался от категорий гомо- и гетеросексуалов, прямо написав во введении к шкале, что «мир не делится на баранов и козлов. Природа редко имеет дело с дискретными категориями». Таким образом, у Кинси появляется распространённое сегодня соображение, что сексуальная ориентация — это спектр. Отчёты Кинси подорвали хрупкую семейную идиллию консервативной послевоенной Америки и своим содержанием, и тем, что стали дико популярными. Стране было неожиданно и травматично узнать, что гораздо больше людей занимаются сексом в гораздо больших вариациях и масштабах, чем общество представляло или силилось представить. Работу Института Кинси расследует Конгресс, а Фонд Рокфеллера прекращает его финансирование.

Отчёты Кинси, особенно интересные заявленным там неожиданным количеством гомосексуального поведения, естественно, несут в себе некоторые репрезентативные ошибки и, местами, слишком генерализованные выводы, на что было неоднократно указано после выхода книг. В числе прочего, проблемным виделось то, что существенное число мужчин в отчётах — это заключённые и гомосексуальные секс-работники. Через несколько лет после выхода книг один из коллег Кинси сделал пересчёт таблиц, убрав «проблематичную» часть выборки: результаты изменились буквально на доли процентов. Другой недостаток отчётов в том, что Кинси сосредотачивался на биологическом выражении сексуальности, почти игнорируя психическую и социальную составляющую. Сложно сказать, о чём нам действительно говорит такая наука, большей частью основанная на опросах — пусть даже с внимательно подобранной выборкой и обеспечением комфортных условий и анонимности для респондентов; пусть даже в её цифрах мы находим подтверждение своим догадкам. Дело в том, что научное знание о реальности, особенно такое, — не просто открывается, а в большой степени производится; но, в свою очередь, и «реальность» конструируется и меняется под влиянием производимого и распространяемого знания. Выше я цитировал книжку Джона Чонси, который писал об абсолютной нормальности однополых отношений даже для мужчин рабочего класса, если это не подрывало их маскулинный гендерный перформанс; но так было до 1930-х, когда в обществе начинает производиться и распространяться «новое знание о сексуальных перверсиях», — такое поведение становится стыдным, стигматизируемым, а значит, меньше людей начинают его практиковать. Свидетельствует ли это о том, что внезапно в популяции снизилось желание преимущественно гетеросексуальных мужчин пощекотать очко товарища? Кажется, что нет. Сейчас, с увеличением видимости и принятия вариативного сексуального поведения, больше людей в опросах, во-первых, готовы открыто говорить о себе как о не-гетеросексуалах, а во-вторых, больше людей открываются навстречу изучению собственной сексуальности вообще, что потенциально ведёт к большему числу «нетрадиционных» оргазмов, а значит, увеличению доли таковых в опросах сексологов. Уэнделл Риккетс в 1984 году писал[73], подытожив достижения современной ему науки о причинах гомосексуальности, что никто «точно не знает, почему гетеросексуалы и гомосексуалы должны быть разными, и вопиющая тавтология гипотез на этот счёт, похоже, ускользает от пристального внимания: гетеросексуалы и гомосексуалы считаются разными, потому что их можно разделить на две группы — на основании убеждения, что их можно разделить на две группы». Примерно такой же тезис в более широком контексте разворачивает Мэтью Андлер[74] в статье, где описывает эпистемологические отношения между верой в «факты сексуальных ориентаций» и верой в «факты таксономии сексуальных ориентаций». Он приходит к выводу, что таксономии ориентаций имеют эпистемологический приоритет перед фактом ориентаций, — грубо говоря, мы уверены, что сексуальные ориентации существуют только потому, что в какой-то момент появилась таксономия, определяющая их, и далеко не факт, что эта таксономия опирается на реально (биологически) существующие феномены.

Но если продолжить притворяться, что «природное» кажется нам более реальным, чем социальное, — что говорит сегодняшняя «наука» по этому поводу? Маргарет Розарио