Когда монголы, братья-рыцари и мастер Григ разместились на подушках, а двойной заслон из сержантов и монгольских воинов, рассыпавшись по развалинам, надежно перекрыл все подходы, уберегая совет от любопытных глаз и ушей, Сен-Жермен с молчаливого согласия хана жестом предложил Серпену занять место в середине и коротко бросил:

– Рассказывай!

* * *

На пустыню упала душная арабская ночь. Рыцари зажгли факелы и осветили площадку. По лицам франков и монголов заплясали случайные всполохи. Словно ожидая такого сигнала, за рядами полуразрушенных колонн, которые вздымались теперь над мраком, словно разновеликий строй окаменевших гигантов, завела нескончаемый всенощный ноктюрн первая цикада. Не успела она завершить свою вторую руладу, как притихшая на закате пустыня отозвалась ей многотысячным звенящим хором. Вслушиваясь в звуки, которые где-нибудь в саду королевской резиденции могли показаться романтическими, а здесь, в запретном городе, звучали жутким предостережением темных сил, Жак завороженно наблюдал за тем, как из окружающей палатку темноты вынырнула яркая бабочка. Рискуя обжечь свои крылья, она присоединилась к рою вьющихся вокруг факела мотыльков. В голосе брата Серпена ощущалась огромная усталость, но он, ни на что не отвлекаясь, вел свой рассказ:

– Отправляясь в путь, мы были готовы к тому, что в земли Иерусалимского королевства придется прорываться чуть не с боем. Однако по дороге нас не остановил ни один из эмирских отрядов. Как выяснилось позже, между Фридрихом и аль-Камилом уже действовало негласное соглашение о прекращении военных действий, и нас не трогали, принимая за посланников, которые возвращаются с очередных переговоров.

Перейдя вброд Иордан, мы почувствовали себя увереннее и быстро добрались до Рамлы, где переночевали в замке, принадлежащем Ибелинам, сказавшись, как и было условлено, посланцами его высокопреосвященства патриарха.

На следующий день мы добрались до берега моря. Яффа за время нашего отсутствия изменилась так сильно, что я уж было испугался и решил, что мы сбились с пути и выскочили на побережье не иначе как к Сидону. Теперь там стоит цитадель, в которой находится император, а бург[12] обнесен высокой внешней стеной. Для того чтобы лучше уяснить, что происходит в королевстве, я рискнул наведаться в город. Оказалось, что жизнь там бурлит как баранина в кипящем котле, когда наши друзья и союзники, – он вежливо кивнул в сторону монголов, – готовят свою похлебку. В преддверии скорого освобождения Иерусалима туда хлынули паломники. Под защитой стен и башен странноприимные дома и припортовые амбары там растут как грибы.

К величайшему моему облегчению, первым знакомым, которого мы встретили в городе, оказался тевтонец де Барн, которого мы встретили в ночь выхода из Акры на постоялом дворе Аббаса. Он теперь состоит рыцарем по особым поручениям при гранмастере Германе фон Зальца. Я затащил его в одну из яффских таверн и под великолепное телячье жаркое и фаршированного поросенка…

При этих словах доблестный рыцарь Робер де Мерлан сверкнул глазами и столь красноречиво зашевелил усами, что брат Серпен осекся и поспешил переменить тему:

– …так вот, во время дружеской беседы, которая затянулась почти до утра, я выяснил все, что произошло после нашего убытия.

По его словам, последний месяц пребывания германских крестоносцев в Акре и ее окрестностях был особо опасен для будущего Святой Земли. Патриарх, крестоносные братства Востока и местные нобили во главе с бароном Ибелином Бейрутским с трудом терпели рядом с собой ломбардцев, апулийцев и германцев, которые в ожидании скорой войны вели себя на христианских землях как захватчики, реквизируя скот и зерно и не забывая при этом про жен и дочерей мирных бургеров и крестьян. От бесчинств, что творились вокруг, здешние рыцари постоянно были готовы взяться за оружие. Поэтому весть о том, что Яффская крепость достроена и готова принять гарнизон, была встречена с таким облегчением, какого крестоносное войско не испытывало еще с тех самых времен, когда первый крестоносный Годфруа де Булон освободил Иерусалим.

Прознав о том, что крестоносцы готовятся к выступлению, хитрый и осторожный султан аль-Камил направил в Газу семитысячное войско. Фридрих, как опытный полководец, не стал рисковать и отдал приказ всем военным силам королевства участвовать в марше. И вот тут началось самое интересное. Барон Ибелин и его двести рыцарей демонстративно развернулись и отправились в сторону Тира, сообщив императору, что они будут охранять северные пределы королевства от возможного нападения со стороны Дамаска. Фридрих направил приказы великим магистрам тамплиеров и госпитальеров, но те, под давлением патриарха, заявили, что подчиняются только приказам папы и не могут участвовать в боевых действиях под руководством отлученного императора.

Если бы не фон Зальца, который сумел проявить чудеса дипломатического искусства и, загоняя коней, буквально размазывался между Рикорданским замком, акрским Тамплем и патриаршим кварталом, то неизвестно, чем бы дело закончилось. Стоило показать неверным, что в стане крестоносцев нет единомыслия, как каирский султан без колебаний из вероятного союзника превратился бы в первого врага и, собрав в кулак свою армию, перебил бы и так небольшие силы королевства по частям. Понимая, чем чревато распыление сил, главы военно-монашеских орденов, как настоящие полководцы, согласились пойти на предложенный компромисс и проследовали до Яффы единым войском.

Если верить де Барну, который после четвертого кувшина вина начал рассказывать очень интересные вещи, то идею, как обойти папский запрет, не нарушая его формально, тевтонскому гранмастеру подсказал один еврейский раввин. Он славился умением объявлять кошерным блюдом даже свинину и обходить запрет работать в Шаббат так ловко, что, будь этот раввин одним из апостолов Иисуса Христа, фарисеям нипочем бы не удалось предъявить Спасителю ни одного обвинения. Так вот, по совету этого еврея, переданного всем заинтересованным сторонам устами фон Зальца, полки госпитальеров и тамплиеров проследовали боевым порядком на расстоянии одного дневного перехода от германской колонны. При этом было договорено, что если Фридриху понадобится военная поддержка, то он отправит гонца с письмом, где укажет, каких действий ожидает от своих союзников «во имя Бога», не упоминая при этом ни имен, ни титулов.

Во вторую субботу ноября император, имея под рукой восемьсот рыцарей и около десяти тысяч пехоты, которая, впрочем, состояла в основном из мирных паломников, двинулся по Яффской дороге и на четвертый день пути поднял свое знамя над новой цитаделью, где и пребывает по сей день. Встревоженный возведением Яффы и Монфорта, аль-Камил, который как огня боится своего мятежного племянника в Дамаске, теперь заискивает перед Фридрихом, ведет переговоры с хорезмийцами и подобно лисе, пойманной в капкан, готов себе лапу отгрызть, только бы не лишиться шкуры. Короче, по мнению ближайшего окружения Фридриха, сдача Иерусалима – вопрос решенный.