с Оддмандом, тайком пробираясь на постановки; множество закоулков, таящих в себе загадки; бесконечные дожди, размывающие краски и превращающие окружающий мир в акварельный набросок.

Сейчас всё было чуть иначе. Небосвод также не двигался; около горизонта его словно бы надорвали, неряшливо, оставив куски облаков сиротливо вылезать за край, в туманный сумрак. Интересно, что было за белесыми клубами? Может быть, соседние клочки. Или параллельные миры, как в фантастических фильмах. Может быть, там были другие Жени и Лёши, у которых всё было здорово и которых ничего не тревожило.

А может быть, там была только тьма — тьма и ничего больше.

Женя чуть повернула голову. Есения словно не замечала того, насколько черновым был мир вокруг — она была слишком занята размышлениями вслух о несправедливости того факта, что женщин все ещё не так активно сажают за руль, как могли бы, несмотря на распространение прогрессивных взглядов и активное разрушение стереотипов.

— Даже папенька, — говорила она, и в голосе слышались нотки горечи, — даже папенька скептически относится к тому, что я вожу автомобиль. А ведь я выучилась! И умею не хуже любого мужчины, а то, глядишь, и получше многих.

Оддманд кивал и активно поддакивал, заполняя собой пространство, так что Евгении даже не приходилось выползать из своего меланхоличного настроения, чтобы поддержать разговор. Она думала о том, каким забавным подчас может быть стечение обстоятельств: вот они шли, не имея перед собой никакой чёткой цели, а вот уж едут у этой самой цели, сидя в уютном винтажном салоне. Кто-то сказал бы, что так не бывает. Но Евгения бы поспорила. Бывает, если в этом замешаны многовековые узы, магнитами притягивающие определённых людей друг к другу. Так что желание Есении напоить и накормить своих новых знакомых вовсе не было обусловлено каким-то секундным помутнением рассудка, а вполне спокойно объяснялось влиянием внутренней незримой силы, которая узнала в черноволосой незнакомке давнюю подругу. Правда, Сеня пока что ничего не вспомнила, но этого пока и не требовалось.

* * *

Откуда в Доме появилась Есения? Женя никогда не знала точного ответа, а Сеня никогда не распространялась о своём происхождении.

Она как будто всегда была рядом, как часть бескрайнего леса, окружавшего Дом. Кажется, тогда её звали Герда — по крайней мере, Женя запомнила стойкую ассоциацию с героиней старой сказки. Герда была своенравной до жути, любила поспорить со Рогнедой и часто убегала из Дома в чащу. Сначала старая ведьма боялась — в конце концов, не одни только пушистые зайчики могут попасться ребёнку на тропе, но увидев однажды, как маленькая Герда беседует с притихшим огромным волком, бояться перестала.

Рогнеда часто говорила: человеку человека понять легко. Человек человека бьёт, ругает и судит, и, в сущности, простить нелюбовь одного человека к другому (или ко множеству других) можно; но простить нелюбовь человека к животному невозможно. «Зверь, — говорила она, — он ведь как дитя малое, доверчивый, но умный. Доброму доверится, злого стороной обойдёт». Поэтому Герда страшно гордилась своей способностью, поначалу используя её для собственного развлечения, а после — чтобы лучше ориентироваться в Лесу, находить тайные тропинки и узнавать секреты путников. Но наибольшее удовольствие доставляло ей подолгу болтать с Оддмандом, а потом никому ничего не рассказывать. «Всё, — говорила Герда, — это наш с Одди секрет. Большая-большая загадка».

«А на что похож разговор Леса?» — спрашивала Женя, когда они сидели на мосту, опустив ноги в воду.

«Сложно объяснить, — отвечала Герда и, прищурившись, поднимала взгляд к солнцу, практически не моргая. — Вот ты шёл-шёл — и был таким тяжелым. А когда слышишь Лес, становишься очень лёгким… как лист. Прости. Не знаю, как по-другому выразить».

Сначала Женя обижалась, но с возрастом научилась и сама понимать старого фамильяра — без слов, опираясь исключительно на интуитивное восприятие. Но Лес отныне стал территорией Герды. Она была его самым близким другом — и он отзывался, чувствуя понимающую душу, ластился к ногам опавшими листьями, присылал смешных колючих ежей и позволял собрать столько ягод, сколько влезет в корзину.

Женя помнит — как-то раз Герда пропала почти на неделю. Кажется, это было после смерти Рогнеды. Они искали её втроём, не считая патрулирующего окрестности ворона, и, в конце концов, обнаружили в чьей-то заброшенной норе. Герда лежала, свернувшись калачиком, и отказывалась куда-либо уходить.

«Я слушаю Лес, — сказала она тогда, чуть ли не рыдая. — Кажется, он замолчал».

* * *

— Вот! Прибыли. Прошу, — вдруг произнесла с торжеством Есения, заставив Женю вынырнуть из текучих мыслей и образов. По ощущениям, ехали они долго.

Как оказалось, дом, где Сеня собралась потчевать гостей, стоял за пределами города, окружённый зеленью и тишиной. Женя с прищуром покосилась на будущую подругу. Ну точно. Её родители в этом воплощении — весьма и весьма важные шишки, так что нечему удивляться. Дом всегда выбирал себе наилучших хозяев, исходя из каких-то личных соображений. А может, он сам этих хозяев и создавал, делая из них именитых личностей, способных содержать такую махину в целости и сохранности. Правда, привычку к роскоши Дом заимел не так давно — века эдак с восемнадцатого, а до того момента превращался даже в самую захолустную хибару и ни капли не переживал по этому поводу.

Оддманд присвистнул. Сеня зарделась.

— Старая постройка, — шепнула она так, словно это было какой-то тайной, — не меньше сотни лет стоит.

Рядом с Домом стало тепло и спокойно. Но, несмотря на это, в его глубине чувствовался некий внутренний излом, через который медленно утекала жизнь, как вода через слив — маленьким водоворотом, утягивающим с собой магию. Фамильяр, кажется, тоже ощутил это — в глаза бросились его движения, ставшие быстрее и суетливее. Он торопился и почти перестал заигрывать и пускать пыль в глаза, превращаясь в старого-доброго ворчливого ворона.

— Садитесь пока здесь! Я поставлю чай, — Есения указала в сторону одной из комнат, когда вся их разношерстная странненькая компания вошла в Дом, и умчалась вихрем в сторону, предположительно, кухни. Женя и Оддманд заглянули в помещение, которое с первого взгляда как будто целиком состояло из одних только диванов. Но если посмотреть внимательнее, можно было заметить симпатичный чайный столик, старенький (хотя, для текущего времени очень даже новенький) телевизор и кучу картин на стенах и сувениров на книжных полках.

— Итак, — с лица Оддманда сразу сошли все лишние эмоции, и он стал необычайно серьёзен. Его красивому, но глуповатому лицу это не шло. С деловитым видом он начал шариться по стеллажам, тихо заглядывая в ящички. Осмотрел пол на предмет наличия потайных