– Мы оба сошли с ума! – прошептал Нейв, на миг оторвавшись от нее, и снова приник к ее груди.

Прильнув друг к другу, они упали на траву. Мощная фигура Нейва закрыла он жадно приник к ее губам. Блузка и лифчик полетели в темноту; Шелби оказалась обнаженной до пояса, разгоряченная грудь ее подставлена свежему ветру, и нет больше ничего – только Нейв, Нейв над ней, рядом с ней, вокруг нее, и жаркие руки, и губы его.

Стук сердца скорым поездом грохотал в ушах. На миг Нейв приподнялся, чтобы стянуть через голову футболку. Он обнял Шелби и привлек к себе; полуобнаженные тела их встретились на полпути, ее – нежное, гладкое, его – тугое, мускулистое, напряженное, как струна, с курчавой порослью на груди и плоскими, едва заметными сосками. Шалея от собственной дерзости, Шелби провела по ним пальцами. Крохотные узелки плоти мгновенно затвердели; с быстротой молнии Нейв перехватил ее руку.

– Осторожнее, Шелби!

– Чего мне бояться?

– Меня.

– Неужели ты такой страшный? – улыбнулась она в темноте.

– Еще какой! Ты не знаешь...

Вместо ответа Шелби скользнула рукой по его груди, по плоскому мускулистому животу, все ниже, ниже – к ремню на джинсах. Нейв шумно втянул воздух; Шелби почувствовала, что естество его стало еще тверже – хоть и кажется, что тверже просто не бывает.

– Шелби!.. – выдохнул он, когда ее нежные пальчики нащупали пряжку ремня.

Шумное дыхание, еле слышное звяканье пряжки, шорох расстегиваемой «молнии». Шелби была уже готова стащить с него джинсы, но стальными пальцами он остановил ее руку.

– Послушай, Шелби. Сейчас я еще могу совладать с собой. Пока – могу. Но если ты не остановишься...

Медленно, очень медленно, неотрывно глядя в его затуманенные желанием глаза, она положила руку туда, где бугрится воплощение его мужественности. Какой-то странный звук – не то вздох, не то всхлип – издал Нейв, когда пальчики Шелби крепко обхватили мощное орудие.

– Шелби, не надо! – взмолился он. – Я не знаю, что... я не смогу... о господи!

А в следующий миг, молниеносно сбросив джинсы и ботинки, уже расстегивал на ней шорты. Шорох «молнии» эхом отдается в холмах. Шорты и трусики отлетают прочь, за ними отправляются и ковбойские сапоги; миг – и Шелби лежит рядом с ним обнаженная: свежий ветер холодит ей кожу, в ушах отдается неумолчное журчание ручья и далекие раскаты грома.

Грудью к груди, губами к губам. Ветер, и предгрозовая ночь, и поцелуи, поцелуи. Под неуемными пальцами Шелби – гладкая кожа, стальные мускулы. Нет пути назад – и не надо! Ничего не надо, только бы эта ночь длилась вечно!

– Боже, какая же ты красавица! – шепнул он, нежно раздвигая ей колени. – Как ты прекрасна!

В воздухе пахнуло грозой, и желание пронзило ее огненными стрелами.

– Я люблю тебя, Нейв! – Неужели она осмелилась сказать это вслух?

Он прикрыл глаза. Застыл на миг. Неужели остановится?! Только не сейчас! Она притянула его к себе и торопливо, горячо зашептала на ухо:

– Нейв, я хочу тебя, пожалуйста... пожалуйста... люби меня...

Сильные руки обняли ее, привлекли к мощному мужскому телу. А в следующий миг чресла взорвались ослепительной болью – Нейв вонзился в нее, одним движением преодолев хрупкий барьер девственности. Раздался крик – кажется, кричит сама Шелби. От боли, от счастья, от потрясения, от всего сразу – какая, к черту, разница?

Она переступила порог нового мира. Теперь ничто, никогда уже не будет для нее прежним.

– Знаешь что? Я вырезала на скамейке у аптеки твои инициалы и сердечко.

Голова Шелби покоилась у Нейва на плече; она слушала, как успокаивается его дыхание, как все размереннее бьется сердце.

В вышине пугливо мерцали звезды; клочья тумана путались в дубовых ветвях. Приближалась гроза: небосклон заволакивали тучи, все ближе слышался рокот грома, все чаще вспарывали небо огненные зубцы молний.

– Не верю!

– Точно.

Шелби прижималась к нему еще теснее. Так вот что такое любовь, думала она, вот что это значит – любить мужчину, стать с ним одним целым, стать женщиной.

Поначалу это было больно. Но мгновение спустя на смену боли пришел невероятный, неописуемый восторг. Восторг, от которого сердце замирает в груди и на глазах выступают слезы. И хочется умереть – потому что знаешь: большего счастья уже не испытаешь, проживи хоть сто лет!

– На скамейке в самом центре города?

– Ну да. Только с нижней стороны, чтобы никто не увидел.

– Что это тебе в голову взбрело?

Шелби пожала плечами, вдруг ощутив себя маленькой и глупой.

– Не знаю. В тот момент мне казалось, что это хорошая мысль.

– Боюсь даже предположить, какую мысль ты сочтешь плохой! – усмехнулся он.

«А я ведь люблю его, – удивляясь сама себе, подумала Шелби. – По-настоящему люблю!»

Нейв чмокнул ее в макушку.

– Между прочим, я обязан наказать тебя. Вандализм, порча общественного имущества...

Она перекатилась ему на грудь и поцелуем заставила его умолкнуть. Внизу живота у нее еще ныло, но все тело уже содрогалось от нового прилива жажды: она хотела, страстно хотела снова принять Нейва в себя и насладиться его мужественностью.

– Шелби, ты – нечто особенное! – Смеясь, Нейв приподнял ее над собой и поцеловал в обнаженную грудь.

– Да? И что же я такое?

– Не знаю. Не могу определить.

– А ты попробуй.

– Думаешь, не пробовал уже тысячу раз?

Он жадно впился ей в губы; и Шелби не противилась ему. Грубые, мозолистые ладони легли на нежную плоть ягодиц. Порыв ветра принес с собой влажное дыхание дождя; где-то вдалеке звучно ухала сова.

Нейв снова приник к ее обнаженной груди и целовал, целовал нежно и страстно, подолгу задерживаясь на каждом соске. Кровь вскипела у Шелби в жилах, помчалась по венам клокочущей лавой. Она прикрыла глаза – и почувствовала, как стремительно твердеет под ней его мужское естество.

– Как, опять? – с притворным ужасом прошептала она. А в следующий миг Нейв уже подался вперед, выгнув спину и приподняв бедра, и вошел в нее – на этот раз легко, без боли, словно нож в масло. От восторга Шелби едва не скатилась с него, но сильные руки удержали ее в нужной позе. Забыв обо всем, отдавшись полночной магии, она подстроилась под его ритм. Чувственные образы наполняли ее душу, остатки разума плавились в огне желания. Сейчас Невада Смит – ее бог и дьявол, начало и конец ее существования; он порождал в ней боль, которой нет ни имени, ни облегчения, и он же, только он обладал властью ее утолить.