– Куда они пошли? – спросила Вика у Наташи.

– Не знаю, – пожала плечами та. – Правда, тут хорошо? Я очень люблю это место. Мне тут спокойно.

– А я сплю плохо, – призналась Вика.

– Это потому что гостиница, в которой ты живешь, на месте старого кладбища стоит, – сказала Наташа, – прямо на костях поставили.

Вика от ужаса вытаращила глаза.

– А что? Как есть, так и говорю. Не мы же туда тебя поселили! Гиблое место, все об этом знают.

– Только молчат. – Вика была потрясена.

– А что ты хочешь? Чтобы на каждом углу кричали? У вас ведь в городе тоже целые районы на бывших кладбищах стоят, и ничего. Люди живут. Так и у нас.

– Я к дедушке на могилу хотела еще раз съездить. Убрать там. И Ларису повидать. – Вика решила не продолжать тему гостиницы.

– Только утром надо ехать. После обеда никто на кладбище не ездит, – серьезно ответила Наташа. – Мы сейчас поедем в одно место. Там уникальный вид. Бывшая дамба. Только заброшена давно. Там все фотографируются на память. Очень красиво. Все как на ладони. Как со спутника.

Вика закатила от ужаса глаза – ей совсем не хотелось смотреть на дамбу. Зачем ей дамба? Господи, зачем ей вообще все эти виды, заброшенные канатки, странные альпинисты? Давид, который в это время отвлекся от горизонта, чтобы подлить себе кофе, ухмыльнулся. Мол, я все понимаю, но ничего поделать не могу.

Следующий час они опять ехали в известном только Давиду направлении. Вика давно потеряла связь с реальностью, устало созерцая мелькавшие за окном дороги, то асфальтовые, то проселочные. Резко обрывающиеся роскошные леса, буквально на глазах превращающиеся в гектары выцветшей и выгоревшей пустоши, похожей на степь, где росли только кусты-колючки, стелющиеся по земле ковром, – красивые издалека и уродливые, мерзкие, если подъехать и рассмотреть их поближе. Названий растений Вика не знала. Но эти растения, цветы, кусты не привлекали, а отпугивали. Не служили кормом для животных, не радовали глаз. Над ними не кружили пчелы. При этом они обладали удивительной силой и живучестью, застилая ровным ковром каждый сантиметр земли, не давая ей дышать, питаться водой и плодоносить. Растения высасывали жизнь, не отдавая ничего взамен. Они выживали, и это было их предназначением. Вика, очумело глядя в окно на буйно цветущие ощетинившиеся колючки с мощными острыми шипами, думала, что они похожи на Захарова, который умел только выживать, брал, ничего не давая взамен. Питался чужими эмоциями, чувствами, душами, за счет которых дожил до глубокой старости. Чтобы окончательно не погрузиться в дурноту, которая подпирала уже под подбородком, сдавливая диафрагму, не давая дышать, Вика повернулась к Давиду. Наташа на заднем сиденье машины дремала.

– Долго еще ехать?

Давид пожал плечами. Он никогда не давал точного ответа на вопросы. И в этом был определенный смысл. Кто может точно сказать, сколько времени займет дорога? А если колесо проколет? Или нужно будет остановиться? Здесь Вика начала понимать, что не ты управляешь временем, заводя будильник, вставая по утрам именно в семь пятнадцать, рассчитав, что если в семь двадцать, то уже будет поздно, не успеешь собраться. Ложилась она в ноль сорок пять, каждый день, изо дня в день, неделя в неделю. И даже если пыталась уснуть раньше, ничего не получалось – привычка была сильнее желания выспаться. Здесь же, в этом городке, время управляло тобой. Ты жил, пока стоял день, с первым лучами и до заката.

Вика просыпалась от того, что сквозь старые занавески, сшитые так, что, как ни двигай, все равно не задернешь полотна на все окно, пробивался свет. Луч шириной сантиметров десять – ровно столько не хватало, чтобы занавески сошлись на середине карниза – светил прямо в лицо. И несмотря на облачность, этот луч был неизменен каждое утро. По вечерам же, с наступлением сумерек, никакие люстры и бра не создавали иллюзии продолжения дня.

Номер, в котором жила Вика, заволакивало сумраком, на небе появлялись звезды, и теперь уже сквозь щель в занавесках в окно светила полная луна – яркая, безумная, налитая. И от этого лунного потока тоже нельзя было укрыться, спрятаться и избавиться, даже повернувшись на другой бок и закрывшись с головой одеялом. Луна шарашила, пробиваясь сквозь теплое, колючее одеяло. В номере был и кондиционер, поставленный явно позже в угоду современным изнеженным туристам, но все равно профессионально устаревший. Он гудел, как трансформаторная будка, и то и дело обдавал горячим воздухом, самостоятельно переключая режимы. Вика просыпалась в поту среди ночи от невыносимой жажды и ощущения прилипшей к телу простыни. Она нажимала на все кнопки пульта, желая прохлады, но кондиционер медленно и нехотя отключался, выплевывал порцию ледяного воздуха и опять переходил на режим тепла. Промучившись две ночи, Вика отказалась от его услуг, к явному облегчению прибора, который замолк и только иногда выдавал капель, которая стучала о бортик чужого балкона, сливая то ли воду, то ли конденсат. Вике в эти ночи снилась то Лариса, замотанная в смирительную рубашку, то Захаров, который хохотал, раззявив свою заячью губу, то бабуля, которая замахивалась пресс-папье и падала как подкошенная. Снился Вике и дедушка, то есть человек, чей портрет был высечен на могильном камне. И она убегала, отмахивалась от этого человека, не желая признавать в нем родного деда, а он шел следом, тянул руки и вот-вот готов был ее схватить. Вика вскакивала с кровати, полоумно оглядываясь, не помня, где находится. И только луна, которая упрямо продиралась сквозь занавески, напоминала ей о том, что она – в гостинице. В такую последнюю безумную ночь Вика дернула занавеской и сорвала край с петель. И до утра обрела долгожданный покой, пришпилив края собственной заколкой для волос. Но на следующий день занавеска была на своем месте, а заколка немым укором лежала на убранной кровати.

Здесь люди жили так, как жили двадцать, тридцать лет назад – по старым правилам, со старыми люстрами, со старыми обидами, страстями, горестями. Время здесь не лечило, не успокаивало, не примиряло. Оно, как и чувства, не бежало, а тянулось, как заветренная сгущенка, которой повариха в гостиничной столовой поливала сырники.

– А можно без сгущенки? – попросила Вика, вспомнив о фигуре.

– Нельзя, – ответила повариха, задумчиво глядя на большую столовую ложку, с которой капала тягучая жижа, – положено со сгущенкой.

И с этим тоже оставалось только смириться, как и с тем, что тебя везут на край земли, на заброшенную дамбу, чтобы сфотографироваться на фоне уникального вида.

– Давид, а вы знаете, что Лариса, которую вы привозили, лежала в психбольнице? Это правда? – спросила вдруг Вика.

– Правда, – ответил он.

– А как она туда попала? Понимаете, я хочу к дедушке еще раз съездить, только мне страшно. Вдруг она ненормальная? Хотя с виду обычная женщина. Даже не знаю, что думать.

Давид пожал плечами, успев резко свернуть с основной дороги на проселочную, которую даже не было видно.

– Ее муж туда положил, – сказал он, когда Вика решила, что водитель, как всегда, не ответит.