— Для кого? Для немцев, что ли, вы беречь ее собирались, эскулап-капитан? — вклинилась в их разговор медсестра Корнева, почти вплотную приближаясь к начальнику госпиталя.

— Почему сразу… для немцев?

— Да потому, что не завтра, так послезавтра, здесь уже будет располагаться фашистский госпиталь, по дворам станут шастать наглые «гансы» и прочие швабы. А они свидетельств о рождении не спрашивают, сгребают и насилуют.

— Кор-не-ва! — интеллигентно поморщился Зотенко. — Ну, зачем так сразу?

— Что «Корнева», что «Корнева»?! И вообще, что вы так смотрите на меня, эскулап-капитан? Словно не понимаете, что для этой украинской дивчины служба в госпитале — возможно, единственный способ вырваться из другого, более страшного ада — ада окружения и фашистской оккупации?

— Да нет же, я не только ради того, чтобы уехать из города… — попыталась было объяснить Евдокимка.

Но медсестра жестко пресекла эту ее попытку:

— Ты, эскулапка, иди себе, иди… Игнатьевна подберет для тебя все самое лучшее. Да и весь этот разговор — не для твоих непорочных ушек.

— Хорошо, хорошо, иду. Только вы из-за меня тут не ссорьтесь, — курсистка повертела головой, чтобы одновременно видеть реакцию и капитана, и медсестры.

— Можно подумать, что без тебя мы здесь не каждый день бодались! — неожиданно «успокоила» ее Вера.

Заметив неподалеку колодец, водитель, невысокий, чахоточного вида мужичок, взял ведро и, предупредив майора, что нужно подлить в радиатор, направился к «журавлю». Тем временем на испещренном выбоинами шоссе появилась очередная колонна беженцев: вслед за тремя грузовиками тащилось несколько доверху нагруженных подвод, рядом с ними устало брели старики, женщины и дети.

— И что же вы предлагаете, господин Смолевский? — особист с трудом вспомнил фамилию собеседника, быстро потеряв интерес к исходу беженцев.

Юродивый стоически выдержал на себе очередной пронизывающий взгляд майора и спокойно ответил:

— Как вы в будущем намерены нейтрализовать Вегерова и городского голову — это меня не интересует. Но коль уж вы спросили моего совета… На вашем месте я немедленно уходил бы дальше, на восток, — повел он подбородком в сторону хвоста удаляющейся колонны. — Полагаю, ваш чин и статус позволят вам пройти любые тыловые посты. Если, конечно, вы окончательно отказались от намерения остаться по эту сторону фронта.

— Лично у меня никогда подобного желания не возникало, — резко отреагировал Гайдук. — Но был приказ. Впрочем, вас, Гурька… — иронично осклабился майор, произнося кличку конюха, — это не касается.

— Стоит ли реагировать столь болезненно? Что такое война, как не время вселенского выбора?

— Не пытайтесь убедить меня в том, что вы еще и великий философ. Попробуйте ограничиться лаврами великого актера. В течение стольких лет играть роль городского сумасшедшего — это, знаете ли, случай в мире искусства уникальный. Как, впрочем, и в мире разведки. В принципе я должен тут же арестовать вас, господин Смолевский.

По ту сторону шоссе готовились к эвакуации какие-то учреждения. Там суетились и спорили между собой люди, занимавшиеся погрузкой всевозможных коробок и ящиков, матерился водитель машины, мотор которой никак не заводился, и, словно бы предчувствуя беду, испуганно ржали кони.

— Вряд ли мой арест способен изменить отношение к вам местных органов и руководства, господин майор, — молвил Гурька, насмешливо наблюдая за этой суетой. — Подумаешь: разоблачить местного юродивого в минуты временного просветления его разума, которое и раньше случалось не так уж и редко! Я уж не говорю о том, что сама попытка арестовать меня будет связана с определенным риском, — просунул он руку под борт френча, где за брючным ремнем покоился наган.

Воцарилась неловкая пауза, в ходе чего майор сумел изменить и тон беседы, и свое настроение:

— Ладно, отставить горячку. В самом деле, не время… Вопрос по существу: почему вдруг вы решили помочь мне, господин Смолевский? Почему предупреждаете об опасности? Ведь, при любом раскладе, я для вас — идеологический недруг.

— Когда в тридцать седьмом в органах появился донос, где я разоблачался, как скрытый враг и симулянт, именно вы, господин «идеологический недруг», спасли меня от неминуемого расстрела, убедив своих коллег, что они имеют дело с душевнобольным.

— Причем душевнобольным, «получившем не только ранение, но и душевную травму в борьбе с классовым врагом», — уточнил Гайдук.

— Вот именно. Тогда я был немало удивлен вашим заступничеством, поскольку понимал: вы-то прекрасно знали, что я действительно симулирую. Для меня до сих пор остается загадкой, почему вы поступили таким образом.

— То есть своим сегодняшним поступком вы намеревались отблагодарить меня за спасенную вам жизнь?

— Естественно. В этом городе и в этом мире найдется не так уж много людей, которые когда-либо приходили мне на помощь. Однако вы ответили всего лишь вопросом на вопрос.

— Отгадка проста: вместе с вами изобличалась бы известная вам Анна Альбертовна Жерми.

— Наша Бонапартша? — вскинул брови Смолевский. — Этого я не знал. Для меня конечно же не было секретом, что госпожа де Жерми находится под особо пристальным вниманием чекистов. Но о том, что ее имя связывают с моим — видит бог, не ведал.

— Так вот, когда Бонапартша работала в Одессе и пребывала в краткосрочном замужестве, мне, бездомному, пришлось какое-то время квартировать у нее. И даже оказаться одним из героев ее романа, возможно, в какой-то степени виновным в разводе с супругом.

— Но не в его, последовавшем после этого, аресте, как уверяла меня Анна Альбертовна.

— Ему бы оставаться обычным учителем физики, коим являлся по своему диплому, а он подался в университетский кружок философии, памятуя о том, что в молодости отец его тоже выступал со статьями и лекциями по истории христианства.

Водитель уже возвращался с полным ведром, и, краем глаза наблюдая за ним, Гайдук нервно решал, как вести себя дальше.

— О ваших отношениях с госпожой де Жерми в органах, понятное дело, знали, — помог Гурька майору вернуться к сути их диалога.

— Вот и получается, что, спасая вас, я, по существу, спасал и Анну Жерми, и себя. Тем более что наши с вами задушевные разговоры в ГПУ тоже были известны.

— А представать в образе чекиста, проворонившего сразу двух хорошо известных ему «врагов народа», вам не хотелось, — уже в который раз продемонстрировал вполне здравый смысл вчерашний юродивый. — У нас есть два варианта. То ли мы сейчас же едем в здание НКВД и без лишнего шума укладываем всех, кто там находится… — чуть приподнял он кончик рукояти финки, покоящейся у него за голенищем.

— После чего затаимся и будем ждать прихода немцев?

— Нет, я — русский офицер, и к немцам в услужение не пойду. В этом плане мы с вами союзники. Уверен, что наступление вермахта спровоцирует восстание белогвардейских сил на Дону, Кубани и на Тереке, к ним я и присоединюсь. Не исключено, что вместе с вами.