Евдокимка как раз завершала перевязку его стянутого жгутом бедра, когда подъехала госпитальная машина и над девушкой склонилась медсестра.

— Эй, эскулапка, ты что, из местной больницы? — поинтересовалась она, принимаясь проспиртованным тампоном протирать окровавленную голову бойца, благо та оказалась почти совершенно лысой.

— Нет, просто из местных. К медицине никакого отношения не имею, однако напросилась к вам в санитарки, вместо этой, убитой.

— Не рановато ли на службу подалась?

— Скрывать не стану: восемнадцати не стукнуло.

— Да тут и скрывать нет никакого смысла, — проворчала медсестра, доставая из сумки пакет с бинтом и принимаясь за перевязку. — Тем более что я вспомнила: тебя наш Буза прогнал, когда ты приходила проситься в лазарет.

— «Буза» — это кто?

— Начальник госпиталя, капитан. Прозвище у него такое.

— Да, капитан в самом деле прогонял. И, помнится, требовал «прекратить мерзопакостную бузу».

— Так ведь он, мерзопакостный, и на сей раз прогнать попытается. Странный человек: все, что не по его воле случается, все — буза. Так что готовься к баррикадным боям, эскулапка.

— На сей раз прогнать не посмеет. Мне сам командир полка разрешил, — кивнула Евдокимка в сторону штаба. — А второй командир, начальник штаба который, поддержал. И поставил на довольствие.

— Если весь чопорный такой, по манерам на царского офицера похожий, то действительно начальник штаба. Гребенин, кажется.

— Он-то и послал меня сюда. Расспросил обо всем, и велел служить. Правда, сумку пришлось подобрать у погибшей. У меня и своя, вон, только пустая.

Вера, как назвалась медсестра, на несколько секунд отвлеклась и заглянула в лицо погибшей коллеги.

— Тоже собиралась отходить вместе с нами…

Потом она критически осмотрела повязку Евдокимки, попробовала жгут и удивленно качнула головой:

— На первый раз неплохо. Очень даже неплохо, эскулапка.

— Я еще подучусь, — Евдокимка не стала поддаваться чарам похвалы. — К ранам и крови тоже постепенно привыкну.

— Если учесть, что крещение бомбежкой ты уже прошла, то привыкнешь, куда денешься? Вот мы с тобой еще под пулями на поле боя поползаем, и считай — всё, настоящие фронтовые эскулапки.

Вместе с мужчинами-санитарами они уложили раненого в кузов машины и, предоставив погибших задержавшейся где-то похоронной команде, поехали на соседнюю улицу, откуда тоже доносились крики о помощи. Тут Евдокимка воздала хвалу случаю, сведшему ее с Верой, поскольку вид тел, представших перед ней рядом с воронкой от бомбы, поверг новообращенную эскулапку в ужас…

Когда этот странный разговор через линию фронта завершился, Вегеров и «бургомистр» какое-то время молча прохаживались по просторному кабинету, стараясь при этом не смотреть друг на друга.

— А ведь Гайдук с минуты на минуту должен появиться здесь, — нарушил этот «марш молчания» старший лейтенант. — И как вести себя с ним?

— После такой «телефонограммы» от германской разведки он вообще-то вряд ли появится. Попытается скрыться.

— О звонке он, допустим, пока что не знает, — мрачно заметил энкавэдист — невысокого роста жилистый мужичок, явно призванный в ряды чекистов из числа рабочих, «для пролетарского усиления». На лунообразном лице его все еще просматривались россыпи юношеских веснушек.

— А если все-таки знает?

— Тогда все очень худо.

— Хотя, с другой стороны, именно он сообщил, что следующей ночью в районе Степногорска должны высадить большой десант, — напомнил председатель горисполкома. — Такие сведения враг давать не станет.

— Осталось только дождаться ночи, чтобы убедиться, что майор не солгал.

— Уверен, не солгал. Такие операции противник сдавать не станет. Какой смысл? Ради прикрытия какого-то завербованного перебежчика?

— Который способен основательно внедриться в органы НКВД, — напомнил старший лейтенант.

— Но ведь они сдали Гайдука. Как воспринимать этот звонок офицера-эсэсовца?

— Не исключаю, что это — заранее спланированный ход. Для подстраховки. Скрыть тот факт, что какое-то время он оставался во вражеском тылу, Гайдуку уже вряд ли удастся. Но коль сами немцы решили сдать его, значит, он свой, не предал и не продался.

— Как ни крути, а получается, что майор знал о предстоящем разговоре этого эсэсовца с нами.

Они опять помолчали. Услышав какой-то шорох за дверью, городской голова оглянулся, но, решив, что это суетится секретарша, проверять свое подозрение не стал.

— Если бы не сообщение Гайдука о десанте, все выглядело бы проще, — произнес офицер продолжая разговор.

— А чего оно в реальности стоит? Что мы успеем предпринять? Увеличим гарнизон города? За счет чего, спрашивается? Или, может, сумеем подготовить линию обороны? Так ведь известно, что основной рубеж на этом участке намечено обустроить на Ингульце, а если быть правдивее, то уже на Днепре, так что к серьезной обороне городок наш никто и не готовил. Да и какими силами его защищать нашим военным, не опасаясь попасть в окружение?

— Коменданта города полковника Селиванова вы уже предупредили?

— Предупредил. Он воспринял сообщение майора скептически.

— Таким, значится, козерогом? — исподлобья взглянул энкавэдист на городского голову.

В габардиновом френче армейского образца, с огромными накладными карманами, в неимоверно широких галифе, в очках с маленькими круглыми стеклами, Кречетов чем-то напоминал особисту Льва Троцкого, каким тот запомнил его по документальному антитроцкистскому кинофильму.

— «Это ж из каких таких источников ваш доморощенный разведчик сумел раздобыть подобные сведения?» — поинтересовался полковник Селиванов, однако ночное патрулирование пообещал усилить. Мы же с первым секретарем райкома партии решили вывести на ночное дежурство отряд народного ополчения и отряд гражданской обороны.

Они помолчали и, глядя в окно, покурили. Но при этом не заметили, что, воспользовавшись отлучкой секретарши председателя горисполкома, у приоткрытой двери мается городской юродивый Гурька.

Он уже дважды прорывался к Кречетову с идеей раздать оружие жителям, а всех солдат рассадить по домам, чтобы, как только немцы войдут в город, из каждого дома по ним открыть стрельбу и всех перебить. «Больше ни один немец в город не сунется,» — уверял Гурька, восхищаясь собственным полководческим гением. Да вот беда, городской голова[14], как его называли в Степногорске, глубиной этого стратегического замысла так и не проникся, а потому оба раза выставлял Гурьку за дверь, с угрозой: «Еще раз сунешься со своими идиотскими советами, так отхлещу нагайкой, что сам Махно в аду тебе позавидует». Угроза на блаженного Гурьку не подействовала; «личный советник Махно» снова топтался у двери, и, подслушивая разговор двух вершителей судеб города, ждал своего часа, чтобы предложить еще более гениальный план.