Эмили пришла одна. Здесь было слишком много народа, чтобы на нее сразу обратили внимание. Она прошлась вдоль лавок, напрасно ища его повсюду. Она остановилась, посмотрела направо, посмотрела налево: она видела лишь внушительных размеров руку, вынимающую из жестяного ящика фигурку, на голове у которой было два пера, красное и белое; рука поставила ее рядом с другими фигурками с глазами из белого сахара.

Подъезжали все новые автомобили. Пожаловала даже разодетая молодежь из дальней деревни на покрытых пылью велосипедах с цветами на рулях.

Человек на земле одинок. С Эмили здороваются, но она не слышит. Снова играет музыка. Эмили встает за дощатой загородкой, украшенной пахучими еловыми ветками; там обычно собираются дети и женщины вместе с теми, кто слишком стар для танцев. На помосте сидят музыканты, раздувающие щеки за пюпитрами с нотами. Она смотрит по сторонам невидящим взглядом оттого, что видит только одно: его нет, он все еще не пришел. Впереди головы, спины, взмахи рук, головы в шляпах, без шляп, лица с усами и без усов; тур танца закончен. Эмили встает у выхода, через который следуют пары, держась за руки. А Мориса все нет. Его словно нет на земле. Музыканты вынули из инструментов мундштуки, дуют в них и трясут, чтобы избавиться от слюны. Над ними гирлянды и флаги. Видите, какие мы нарядные. А вы что думали, мы оденемся как в будни? Сегодня праздник, и мы сменили платье — вот, поглядите, белые перчатки. Кавалеры ведут девушек в сад и угощают лимонадом за железными крашеными столами.

Тьма поглощает день вдоль белой дороги, закрывает тучами солнце на небе, ложится на землю, траву и столы, за которыми пьют, веселятся, смеются. Деревянные лошадки карусели кружатся на месте, дети беззвучно дуют в картонные трубы. Толпа оттесняет Эмили обратно к лавкам. Она видит инвалидную коляску и рядом клетку на складном столике. Безногий мужчина повторяет:

— Ваше будущее, месье, медам!

Эмили видит за клеткой поднос с множеством разноцветных картонных квадратиков, сложенных вчетверо.

— Всего два су, — говорит человек. — Два су с каждого.

Чего еще ждать на земле?

— Ваше будущее, месье, медам; два су, всего два су…

Она… она всего лишь невезучая девочка, вот почему она протягивает два су.

Птица садится на жердочку за дверцей клетки. Она неподвижна. На Эмили напирают люди, которым не терпится посмотреть на фокус, и какая-то девочка говорит:

— Ты видишь маленькую птичку, мама? Какая она забавная! Ой! Что она делает? Отчего она берет клювом бумажки, мама?

За ней толстая тетка:

— Подумать только, она и впрямь как будто ее знает!

Похоже на то, потому что птица не сводит с Эмили круглого блестящего глаза, потом дергает головой и выхватывает из кучи розовый билетик; нет, это не тот, она подбрасывает его в воздух и выбирает белый, но и этот ей не подходит.

— Будет этому конец или нет?

— О! Они хитрые, эти птицы!

— Ну вот, вроде сейчас… Опять нет?

Кто это говорит? Где они говорят? Теперь птица держит в клюве серый билетик, и выбор сделан, потому что птица подпрыгивает и перелетает на руку хозяина.

— Ну, месье Всезнайка, теперь готово?

Кивок головой.

— Вы уверены, что не ошиблись?

Снова кивок.

— Хорошо, месье Всезнайка, вы знаете, что надо делать.

Птица подлетает к Эмили, приветствует ее тремя кивками, а мужчина говорит:

— Мадемуазель, это вам…

Эмили протягивает руку.

— Медам, месье, кто следующий?

Рядом с ней толпа любопытных, но она засовывает бумажку за отворот перчатки, поворачивается и уходит.

Все вокруг наполнено музыкой, шумом и голосами, круговертью движения и блеска; она чувствует кожей бумажку, она никак не может решиться и сходит с дороги.

Она идет по траве в саду под деревьями, видит уже поменявшие цвет вишни без ягод, сливы и яблони, обещающие славный урожай. Господи Боже, а вдруг… Разве можно знать, разве можно…

Она прячется под ветвями, чувствуя, как углы бумаги впиваются ей в кожу. Деревенские крыши с одной стороны блестят, словно вымазанные яичным белком, с другой — едва отливают серым. Да, что ни делай, свет всегда падает с одной стороны. Только одна сторона человека… Надо решиться… Ведь, может быть…

Встав за деревом, она берет бумажку кончиками пальцев.

«Слишком нежное сердце», — написано на бумажке.

Четыре строки на машинке, это первая, они рифмуются, как стихи.

Каждая строчка с прописной буквы. Она читает первую строчку, потом остальные:

Слишком нежное сердце

Обречено томиться.

Отважное сердце

Все обретет.

Горбун пришел к Ружу около четырех. Декостер, как обычно, вышел к нему. Руж воспользовался отсутствием Декостера и позвал Жюльет. Он снова говорил с ней через дверь, через еловые доски с прожилками и сучками:

— Жюльет, вы не забыли про вещи?

Она не сразу ответила.

— Сейчас появится Урбэн, так вот, я подумал, что хорошо бы все обговорить до него… Жюльет.

Снова молчание, но она приоткрыла дверь, и Руж увидел, что все готово; на кровати лежал узел, перетянутый ремнем.

— А! — сказал он удивленно. — Вы не берете ваш чемодан? В лодке хватило бы места. Эта лодка — удобная штука, чего только туда не уложишь. Но… Может быть, вы и правы. Мы найдем все, что нужно, там, нечего связываться с багажом, да еще если мы приплывем среди ночи. Я сразу пошлю Декостеру открытку. Он знает, куда будет спрятан ключ. Я скажу ему… А что, если он поживет здесь, пока нас не будет, как думаете?

Она продолжала молчать, а он, казалось, этого не замечал.

— Всегда можно ему написать… Вот только… — Он повернулся к входной двери и рассудительным тоном продолжил: — Вот только если гроза… Той, что сверкала вчера, дело не кончится.

Он вышел на порог.

— Да, — сказал Руж, — уже скоро. Но ведь гроза… — Он вернулся в дом. — Вы не боитесь грозы, а, Жюльет? И волн не боитесь? Вот и хорошо. Тогда я все беру на себя. Лодка у нас хоть куда. Ее починили специально для вас, и у нее ваше имя. На все про все три часа, и мы там. Вы поможете мне грести… Вот и славно… А! Жюльет!..

Слова застревали у него в горле, мешали дышать.

— Ясное дело… Да, ясное дело… Все это кровь… — Он с трудом говорил: — Ведь мы одной крови, как будто я отец, Жюльет и отец… — Он подался вперед, но тут же отступил, услышав сзади чьи-то шаги. — Закройте вашу дверь, Жюльет, и спрячьте узел…

Руж увидел Декостера и горбуна возле дома. Стоило только переступить порог, как лицо, словно каленым железом, обжигало солнце; это напоминало сцену в кузне — так кузнец в шутку распугивал ребятишек красным от жара прутом. Стоять к солнцу спиной было невыносимо, ибо не защищенная воротничком часть затылка сразу краснела под его палящими лучами. Декостер мотнул головой в кепке в сторону озера и прикрыл глаз, не говоря ни слова; Руж в ответ кивнул головой. На фоне воды, сверкавшей, как начищенный лист жести, Декостер казался совсем черным.