— Идут! Перворожденцы идут!

— Бронепоезд у моста!

— Это Пятый… Слыхал? Уланы уже за полем стоят, только сунемся — накроют нас…

Паника…

Достоверно известно только одно: перворожденцы действительно идут. Тремя колоннами движется от центра города лейб-гвардии Перворожденский пехотный полк. Как трехглавый огнедышащий дракон, как тень смерти. Уже видны над крышами вороны — глаза магов-разведчиков. Перворожденцам незачем скрываться: герильясы сломлены и бегут. Продвижение каждой колонны выдает вьющийся над ней феникс — грозная огненная птица, готовая обрушиться на любой дом, на любое скопление неприятеля.

Тремя колоннами неторопливо шагают они вперед, разрезая линию сопротивления на перепуганные толпы, а за ними катится вал серых шинелей — Вторая Накручинская дивизия. Перворожденцы — это страшно. Каждая пуля в цель, каждое заклинание неотразимо. Это они продавили оборону, заняли окраины и за какой-нибудь час вышибли герильясов из центра.

Паника! Нужно бежать, немедленно, сломя голову, но что, если бронепоезд, остановленный взрывами путей, и впрямь перешел на запасную ветку и держит под прицелом своих орудий мост? Что, если Пятый уланский полк и правда уже встал за хутором на той стороне поля — ведь бригада Перебегайло, как говорят, вся тут, мародерствует вместе со всеми, а значит, некому и пытаться его задержать?

— Разговорчики отставить! — прикрикивает Эргоном на свое звено. — Дурни, забыли, что на хуторе наш отряд? Даже если уланы подошли — так просто не пройдут. А тут всего-то и нужно — полчаса простоять, видите, ковролетку уже почти потушили. Уйдем с комфортом и с добычей. Так что айда на позицию и учтите: если подведете меня, лучше вам от имперцев смерть принять, чем мне на глаза попасться. Ну, живо бегом марш!

Ах, как хорош был в ту минуту Эргоном! В распахнутом полушубке, в трофейной папахе набекрень, со своим неразлучным мечом в золоченых ножнах и пистолетом за поясом; с каким великолепным спокойствием попыхивал он своей неизменной длиннющей трубкой, объясняя звену, что бояться нечего, потому что фланг прикрывают — наши! У Тучко бойцы не бегут…

Ни до, ни после не доводилось Гемье испытывать такой сладкой смеси страха и бесшабашной удали. Он ведь трусом был и сам это в глубине души хорошо понимал. Да скажи ему кто год назад, что он, сам-девятый, в компании трех бойцов и пяти (включая Васисдаса) шалопаев по доброй воле пойдет нападать на солдат Перворожденского полка… он бы не то что не поверил — даже не рассмеялся бы. Потому что глупости, конечно, бывают смешны, но не все и не всегда.

А вот же — пошел. И напал. Потому что знал: бойцы Тучко не бегут. Он пошел и стал стрелять в перворожденцев, задыхаясь от ужаса и восторга, и перворожденцы отступили. Ощетинились кинжальным огнем, обрушили своего феникса на какой-то угрюмый кирпичный склад и сожгли засевшее там звено, но посреди улицы не удержались, покатились назад под шквалом пуль и вихрем заклинаний, побежали — от бригады Тучко, от братства Эргонома, а значит, и от него, закордонского гнома Гемье…

Уходить все равно пришлось пешком, потому что ковров спасти удалось немного, и все они были так нагружены взятой в городе добычей, что летели невысоко и не быстрее пешехода. Позади до неба стояла стена сжиравшего вокзал пламени, которое отрезало спасающихся борцов за суверенитет от перворожденцев и Второй Накручинской. Показавшиеся из-за леса уланы ринулись было сбоку на колонны покидающих город герильясов, но откатились под плотным огнем с хутора и теперь кружили вдалеке, изредка постреливая наугад, — им отвечали из ружей конные стрелки и из посохов — офицеры. Результат стрельбы из-за расстояния был невелик. Правда, совсем рядом с Гемье, шагавшим вместе с другими так, чтобы отгородиться от уланов перегруженным ковром, убило какого-то парня из другого отряда, но это совсем не испортило настроения гному, он даже с какой-то легкомысленной иронией представил себе, что это он валится на истоптанный, запятнанный стелющимся чадом снег, и пошел себе дальше…

— Эй, бородатый! — Оклик Дерибыка вырвал Гемье из воспоминаний. — Ты что, обиделся? Да забудь, айда с нами. Скульдены ждут!

Ах, скульдены, скульдены! Два миллиона… Гемье степенно встал, поправил секиру за поясом, пригладил бороду. В бороде его были выплетены три косицы, в каждой из которых имелся стальной стержень, предохраняющий от рубящих ударов. Подлый Оглоух потому и зашел сзади.

— Хорошо, я поеду. Но если еще кто-ньибудь подойдет ко мне со спины, я буду считать его непрошеним брадобреем и прогонью секирой!

— Заметано! — серьезно кивнул волколак.

Гном вздохнул и поплелся к своей лошади, уздечку которой держал тихий и послушный Зазряк.

Шарох не ошибся. Правда, сначала Васисдас заметил, как уходит, растворяясь в ночи, леший, а уж потом осознал, что чувствует запах меда и, сопоставив факты, пришел приблизительно к тем же выводам.

Шепнув Гемье пару слов, за которые гном через несколько дней едва не заплатил весьма дорогую цену, Васисдас поспешил обратно к развилке. Он двигался осторожно и, завидев впереди то место, где от дороги отделялась тропка, ведущая вбок, затаился и выждал около получаса. Не прогадал: по истечении этого времени из-за деревьев вынырнул Ляс. Леший поверил, что за ним никто не следит, и бодро зашагал по тропе.

Эльф тоже был не лыком шит. Выждал еще столько же, позволил себе даже подремать, погрузившись в мечтательность, которая заменяет эльфам сон, и только потом двинулся вперед, не расслабляясь ни на минуту.

Однако новые предосторожности оказались явно излишними. Вскоре чутье подсказало Васисдасу, что он уже слишком отстает от Ляса, и он прибавил шаг.

Тропка вилась между перелесками, пряные запахи ночи кружили голову, тишина после шумной компании бывших соратников нежила сердце. Васидас в который раз пожалел, что не способен долго жить в уединении. Эльфы считают, что, если кому-то из них скучно наедине с собой — это скверный признак. Васисдас в принципе был согласен с сородичами, ему не очень нравилось, что одиночество вгоняет его в тоску. Он понимал свою «ненормальность». Но, если бы кто-нибудь предложил ему избавиться от нее, ответил бы отказом. Васидас был поклонником эгоцентрической философии, согласно религиозному течению которой разумный идеален в том виде, в каком создал его Бог со всеми достоинствами и недостатками, что со всеми своими врожденными склонностями к добру и злу он исполняет не доступный смертным замысел Всевышнего, а согласно атеистическому — поскольку ни добра, ни зла в реальности все равно не существует — разумный просто хорош таков, каков он есть. Поэтому Васидас продолжал жить, как жилось: хитрил, воровал, убивал и срывал цветы наслаждения, где только мог до них дотянуться. И не терпел, когда кто-то пытался ему указать на «неправильность» его жизни. Последнее обстоятельство, наверное, и удерживало его в разного рода шайках и бригадах. В них, конечно, много чего приходилось делать по указке, но по большому счету никому не было дела до того, каков он, эльф Васисдас. Ну, кроме, пожалуй, старого приятеля Гемье — хотя и тот уже давно отказался от мысли перековать товарища и только временами хватался за секиру, когда эльф «переходил рамки приличия».