чтобы вырваться из-под власти родителей, стремившихся ограничить их свободу, и уходили от мужей из-за разницы во взглядах, что в итоге и сделала Фигнер. Опасаясь беременности или эмоциональных перипетий, некоторые старались вообще избегать сексуальных связей. Таковы были настроения в женском кружке, к которому Фигнер присоединилась в Цюрихе. Когда женщины договорились о союзе с группой мужчин для подготовки к работе в России, женщины настаивали на включении целибата в устав своей организации. Мужчины отвергли это предложение.

Софья Перовская, чей роман с ее товарищем Андреем Желябовым начался в последний год их террористической деятельности, всего за год до этого уверяла брата, что никогда не свяжет себя с мужчиной, пока продолжается борьба. «Для меня лично эта доля счастья совершенно невозможна, потому что, как бы сильно и глубоко я ни полюбила мужчину, все-таки всякий момент увлечения будет отравлен преступным сознанием, что в то же время дорогие и близкие мне друзья гибнут на эшафотах и в крепостях, да и народ страдает под гнетом деспотизма» [Перовский 1927]. Ни Перовская, ни Желябов не допускали, чтобы любовь стала помехой революционной работе. Те женщины, что вступали в половые отношения с мужчинами и рожали детей, обычно оставляли этих детей на чье-то попечение и возвращались в революционное движение. Ярко и образно сформулировала эту проблему Ольга Любатович, бывшая участница цюрихского кружка Фигнер: «Да, грешно революционерам заводить семью; как воины под градом пуль, они — мужчины и женщины — должны стоять одинокими, но в молодости как-то забываешь, что жизнь революционеров считается днями и часами, а не годами» [Любатович 1906: 131]. Порой этот женский самоотверженный аскетизм грозил дойти до абсурда: стоило, например, Софье Бардиной, тоже участнице кружка Фигнер, признаться в любви к клубнике со сливками, как другие члены группы сочли ее «буржуйкой». Однако в большинстве случаев женское самоотречение выглядело со стороны не смешным, а напротив, неотразимо привлекательным.

Женский аскетизм радикалок был глубоко укоренен в русской культуре. Хотя эти женщины чаще всего были атеистками, в своих рассуждениях они иногда ссылались на принципы, уходящие корнями в русскую православную религиозную веру, которая оставалась важным элементом их культуры. Примером может служить Вера Засулич. Бежав за границу после оправдания по делу Трепова, она стала одной из основоположниц русского марксизма. Позже, размышляя о своей жизни, она приписывала свой первый нравственный урок Евангелию и заявляла, что в революционное движение ее привели поиски «тернового венца». Вера Фигнер тоже утверждала, что Евангелие повлияло на нее и ее соучениц. «Источник был в высшей степени авторитетный, самый авторитетный, какой мы знали; авторитетный не только потому, что с детства привыкли смотреть на Евангелие как на книгу святую, священную. Нет! Пленяла внутренняя, духовная красота учения, невольно влекущая». Именно из Евангелия она и ее подруги извлекли урок, что «самопожертвование есть высшее, к чему способен человек» [Фигнер 1929: 98].

Самоотверженность радикалок, их готовность к самопожертвованию вызывали большую симпатию товарищей, которые считали их моральным образцом и источником вдохновения. Один из типичных отзывов: «Мы видели в ней воплощение всего высокого, прекрасного, альтруистического и идейного, она была самоотверженной в великих и малых делах» [Эльцина-Зак 1924: 126]. Такое поведение завоевало им также симпатии образованной публики. «Они святые!» — восклицали зрители на политическом «Процессе пятидесяти» (1877 год), в котором фигурировало много женщин, отказавшихся от своих привилегий ради работы на фабриках. Эти черты были гендерно нейтральными — в том смысле, что могли воплощаться и в мужчинах. Но, судя по рассказам знавших их людей, мужчины стремились к этому идеалу далеко не так активно, как женщины.

Заключение

Эпоха реформ породила серьезные угрозы для гендерного уклада в среде российского дворянства. Подчинение женщин мужчинам и семье сделалось объектом резкой критики; прогрессивные взгляды побуждали женщин вкладывать свою энергию прежде всего в возрождение общества в целом. Женщины впервые получили доступ к высшему образованию. Для них открылись новые возможности трудоустройства, особенно в области медицины и преподавания. Впервые тысячи образованных женщин обрели экономическую независимость и возможность свободнее, чем раньше, строить свою жизнь. Сотни присоединились к радикальным движениям, стремившимся революционизировать социальный и политический порядок в России. Социальные границы растворялись, когда дочери мещан, духовенства, крестьян, солдат и купцов встречались с дочерьми дворян и сановников в лекционных залах и тюремных камерах.

И все же, несмотря на все эти перемены, кое-что оставалось постоянным. Восставая против ограничивающих их аспектов традиционной женской роли, женщины зачастую опирались на идеалы альтруизма и самопожертвования, уходящие корнями в религиозную традицию — точно так же, как жены-декабристки за полвека до них. Они стремились, как вспоминала Вера Фигнер, к «святой жизни» и самосовершенствованию. Эти идеалы представляли собой привлекательную альтернативу идеологии семейного счастья, принятой среди некоторых дворян, и позволяли женщинам участвовать в современной общественной жизни. Радикально настроенные женщины играли наиболее заметную роль, однако их моральные устремления и обоснования их действий были близки и мировоззрению их законопослушных сестер. Учительницы, так же как революционерки, часто стремились служить народу и так же отказывались от собственной сексуальности во имя педагогической миссии. Учительницы считали, что, воспитывая детей, они исполняют свою религиозную и семейную роль, хотя и вне семьи.

Самоотречение и альтруизм (служение нового типа) открыли женщинам доступ к жизни за пределами дома. Они же установили стандарт поведения, которого люди последующих поколений ожидали от женщин в общественной жизни и которому сами женщины часто стремились соответствовать.

Рекомендуемая литература

Тишкин Г. А. «Женский вопрос» в России в 50–60-е годы XIX в. Л.: Изд-во ЛГУ, 1984.

Первое в России полноформатное исследование «женского вопроса».

Хвощинская Н. Д. Пансионерка // Хвощинская Н. Д. Повести и рассказы. М.: Московский рабочий, 1984.

Женский взгляд на изменения, произошедшие к 1860-м годам.

Чернышевский Н. Г. Что делать? Из рассказов о новых людях. М.: Художественная литература, 1985.

Curtiss J. S. Russian Sisters of Mercy in the Crimea, 1854–55 // Slavic Review. 1966. Vol. 25. N 1. P. 84–100.

Engel B. A. Mothers and Daughters: Women of the Intelligentsia in Nineteenth Century Russia. Evanston, Ill.: Northwestern University Press, 2000.

Five Sisters: Women Against the Tsar / ed. Engel B. A., Rosenthal C. New York: Routledge, 1992.

Мемуары пяти женщин-революционерок 1870-х годов.

Johanson C. Women’s Struggle for Higher Education in Russia. 1855–1900. Montreal: McGill University Press, 1987.

Важное исследование о кампании за женское образование.

Koblitz A. H. A Convergence of Lives. Sofia Kovalevskaia: Scientist, Writer, Revolutionary. Boston: Birkhauser, 1983.

Биография Софьи Ковалевской — первой в Европе женщины, получившей докторскую степень по математике.

Stites R. Teh Women’s Liberation Movement in Russia: Feminism, Nihilism, and Bolshevism, 1860–1950. Princeton, N. J.: Princeton University Press, 1990.

Новаторское исследование.