Глава 5

Крестьянки и пролетарки

Прихожу я из крестьянской семьи, имеющей оседлость в летнее время в Тверской губернии Весьегонского уезда, Кисемской волости в деревне Можаево, а зимой в городе Красном Колму. Мне же было полных 15 лет, когда я, не сформировавшаяся еще женщина, отдана была моими родителями… замуж за 19-летнего крестьянина Дмитрия Федоровича Куликова, уже испорченного… Я долго ему сопротивлялась…[a] в конце концов должна была, скрепя сердце, подчиниться воле горячо любимых родителей… [РГИА. Ф. 1412, Оп. 221. Д. 204, Куликова, 1897].

Так начиналось прошение на пяти машинописных страницах, которое Евдокия Ивановна Куликова подала царю 11 июня 1897 года. В нем Куликова утверждала, что пережила практически все виды насилия, какие крестьянская семья могла уготовить женщине: брак против воли с пьющим и жестоким мужем, который ее «тиранил», плохо обращался с ней и изменял ей с другими женщинами; тесть-вдовец, который, очевидно, пытался соблазнить ее, пока муж был на военной службе. Бежав из деревни, Куликова стала зарабатывать на жизнь швеей в Санкт-Петербурге. В конце своего прошения она просила официально предоставить ей собственный вид на жительство, дающий возможность жить отдельно от мужа. К концу XIX века десятки тысяч крестьянок, воодушевившись новыми экономическими и культурными возможностями, вызывающими надежду разорвать связь с прежним укладом жизни, завалили государственные и местные власти подобными прошениями. Однако, сколь ни внушительны эти цифры, они составляют лишь ничтожную долю от более чем 80-миллионного крестьянства (около 86 % населения по переписи 1897 года), рассеянного на бескрайних просторах Европейской России. Ходатайства крестьянок об отдельном виде на жительство свидетельствовали о том, как много и как мало в то же время изменилось в их жизни.

Деревня после отмены крепостного права

Освобождение крепостных, начавшееся наконец в 1861 году, поразительно мало изменило в жизни большинства крестьянок. Ни условия освобождения, ни его ближайшие последствия не затронули давних патриархальных устоев деревенской жизни. Более того, в некоторых отношениях отмена крепостного права даже укрепила их, передав крестьянским институтам ту власть, которой раньше обладали дворяне. Крестьянская жизнь оставалась суровой борьбой за выживание, требующей неустанного тяжелого труда и дающей большинству крестьян лишь минимальные средства к существованию. В этой борьбе коллективное «мы» стояло выше индивидуального «я». Хотя в последующие десятилетия после отмены крепостного права долгосрочные экономические и культурные изменения, охватившие Россию, стали сказываться и на деревенской жизни, крестьяне принимали эти новшества избирательно и лишь в тех случаях, когда их преимущества были очевидны, а угрозы крестьянскому образу жизни минимальны или вовсе отсутствовали. Ни освобождение, ни последующие изменения не поколебали гендерной иерархии.

Мужчины-крестьяне сообща решали, в чем состоит благо всей общины. В результате освобождения собрание мужчин — глав домохозяйств (сход) приняло на себя ответственность за поддержание мира и порядка, а также вытекающую из этой ответственности власть. Сход же распоряжался и землей, которая была коллективной, а не частной собственностью. Сход, выделявший землю каждому двору, а также назначавший подати и выкупные обязательства, стал главным распорядителем деревенской жизни. Обычно сход выделял землю по числу взрослых мужчин. Таким образом, земля и формальная власть в обществе, если не считать исключительных обстоятельств, оставались «мужскими атрибутами» [Glickman 1984: 27].

Женская власть, в противоположность мужской, была неформальной. Как и мужчины, женщины приобретали власть с возрастом. Большуха, жена главы семьи, руководила женщинами, стоявшими ниже в домашней иерархии, распределяла работу, следила за ее выполнением и наказывала тех, кто не справился. Слова большух имели вес в обществе, где залогом чести оставалась репутация, которую женские разговоры могли создать или разрушить. Старшие женщины, обладающие необходимыми навыками, были целительницами или акушерками (бабками) и принимали практически все роды в деревне. В отличие от крестьян-мужчин, которые занимались ремеслом, продавали в деревне плоды своего труда и получали оплату наличными (например, кузнецы и плотники), знахарки и повивальные бабки обычно брали вознаграждение натурой: буханку хлеба, несколько яиц, отрез ткани. Тем не менее бабки занимали в деревенском обществе почетное место[87].

То, что положение женщин в общине могло открывать им определенные возможности, ясно видно из тех случаев, когда женщины защищали свою общину от внешних угроз. Возьмем, к примеру, поведение женщин деревни Архангельской Вятской губернии. В октябре 1890 года вся деревня поднялась против полиции, чтобы не дать ей провести инвентаризацию и конфискацию движимого имущества сельчан, не уплативших податей. Женщины оказались в числе самых ярых бунтовщиков. Одна из них облила полицейского грязью, а другому грозила палкой; еще одна женщина ударила полицейского. Две женщины толкали полицейского в грудь, третья сорвала еще у одного шарф с шеи, а толпа крестьян, окружившая незваных гостей, называла их ворами и разбойниками. Полиция была вынуждена поспешно, хотя и временно, отступить. Размахивая мотыгами и вилами, женщины бросались на полицейских, пытавшихся конфисковать деревенское имущество. Активно проявляли себя женщины и в других подобных случаях. Они преграждали дорогу своими телами, чтобы воспрепятствовать обследованию спорных земель. Женщины с топорами в руках присоединялись к мужчинам, вырубавшим деревья в помещичьих лесах. В первые десятилетия после отмены крепостного права женщины часто играли заметную роль в защите семьи и общины[88].

Рис. 7. Заготовка сена. Предоставлено библиотекой Конгресса США

Однако защитить самих себя или утвердить себя как личность большинству женщин было труднее, и, насколько можно судить, мало кто из них предпринимал такие попытки. Необходимость коллективного выживания обуславливала выбор женщин, определяла их жизнь и жизненные циклы. Пока семья составляла основную производственную единицу, брак (в том числе повторный) оставался экономической необходимостью и ожидаемым образом жизни. Молодежь пользовалась уже несколько большей свободой в выборе супругов, чем во времена крепостного права: ухаживание превращалось в увлекательную игру, а в некоторых деревнях юноши и девушки даже сходились в пары и проводили ночь вместе — нечто вроде практики бандлинга, широко распространенной в колониальной Америке. Окончательное решение, однако, оставалось за родителями, которые превыше всего ставили интересы своей семьи. Возьмем случай Евдокии Куликовой, чьи обедневшие родители-крестьяне, желая обеспечить ее финансовое благополучие, а возможно, и свое собственное, устроили брак дочери с Дмитрием, отпрыском зажиточного семейства. Выбор невесты для Дмитрия затрудняла дурная репутация, которую он уже успел приобрести в деревне. Родители надеялись, что женитьба на порядочной и трудолюбивой девушке заставит его остепениться, а семья к тому же получит дополнительную работницу. Почти поголовные, ранние и патрилокальные браки по-прежнему оставались нормой. Большинство женщин выходило замуж до 22 лет; к 50 годам только 4 % крестьянских женщин оставались незамужними[89]. Некоторые из этих старых дев