— Вы двое близки?

— Она единственная семья, которой когда — либо было на меня не наплевать. — Голос Атласа грубее, чем обычно.

— Ты расскажешь мне, что случилось? Как ты оказался в учебном центре? — Я задерживаю дыхание. Атлас был очень откровенен с моими секретами, но он не поделился многими своими. Если он откажется, это будет просто напоминанием, в котором я нуждаюсь, что я недостаточно важна, чтобы знать его историю.

Я жду, пытаясь выровнять дыхание, чтобы Атлас не понял, насколько важен для меня его ответ или отсутствие ответа.

— Моя мать была любовницей Зевса.

Мое сердце замирает в груди. Он ответил. Я жду продолжения, потому что он сын Зевса. Очевидно, что между Богом и мамой Атласа что — то должно было быть.

— Он пришел к ней под видом обычного мужчины. Он так хорошо сыграл свою роль, что они были помолвлены. Тогда — то Гера и узнала. — Рука Атласа прекращает движение на моей спине, его пальцы чуть — чуть вдавливаются в мои мышцы. Я поддаюсь страстному желанию и провожу рукой по его талии. Он сильный и с жилистыми мышцами. Свернувшаяся кольцом гадюка, которая может напасть при малейшем намеке на опасность, даже когда нас только двое.

— Моя мать была уже беременна, когда Гера появилась у нее дома. Зевс прибыл вовремя, чтобы спасти ее, и в то же время показал себя Богом. По словам моей тети, моя мать была опустошена предательством. Она бежала и пряталась несколько лет. В конце концов, Зевс нашел ее и меня. Я мало что помню о своей матери, за исключением того, что мы часто переезжали без предупреждения. Гера никогда не отставала. Но в тот день, когда Зевс нашел мою мать, Гера опоздала. В отместку за то, что она сбежала и скрыла от него своего ребенка, Зевс поразил ее ударом молнии. — Атлас раздраженно хохочет. — Как будто он хотел иметь какое — то отношение к воспитанию ребенка. После этого у меня не было выбора. Зевс записал меня в один из тренировочных центров. Мне было четыре. Иногда он вызывал меня, и мне приходилось оставаться с ним. Это никогда не длилось долго, потому что Зевсу было наплевать на бастарда, а Гере было ненавистно видеть напоминание о неверности Зевса.

Атлас хихикает, вероятно, потому, что о неверности Зевса ходят легенды. Этот человек не смог бы держать член в штанах, даже если бы ему заплатили. Подбородок Атласа покоится на моей макушке, и его челюсть касается моих волос. Может, он и смеется, но воспоминания все еще жгут. Мои пальцы сжимаются, и я сжимаю его толстовку, жалея, что у меня не хватает смелости провести руками по его обнаженной коже, как он делает со мной.

Это самая личная вещь, которой Атлас когда — либо делился со мной. Он только что обнажил свои самые болезненные воспоминания. Это не значит, что я прощаю его за ложь мне или за то, что он поставил меня в эту ситуацию с Кэт и «Подпольем», но толика сочувствия разрывает мое сердце.

— Смерть моей матери никогда не должна была произойти. Мой отец и Гера играют с людьми, как с ничтожными марионетками. Человеческая жизнь не имеет для них ценности. И нужно что — то cделать. Из — за того, что случилось с моей мамой, Кэт основала «Подполье». Она научилась хорошо помогать нам прятаться, наладила связи, которые сохранила до сих пор. Я думаю, то, через что прошла моя мама, зажгло в ней огонь, и именно поэтому она хочет все изменить.

Его тихие слова полны ярости, но в них есть скрытая уязвимость, которая пронзает мое сердце. Еще одна сложная грань его личности.

Я не хочу испытывать к нему сочувствие прямо сейчас, потому что я все еще зла на него. Но мое сердце болит от осознания того, что Кэт — это все, что у него есть. Я представляю четырехлетнего Атласа, брошенного на растерзание волкам в тренировочном комплексе. Боги, держу пари, он был очарователен, весь такой блондин с широко раскрытыми глазами. И он был один. По крайней мере, у меня был папа, пока мне не исполнилось шестнадцать. Его у меня забрали, когда я была все еще мала, но я провела с ним так много хороших лет. Еще была моя бабушка. Она проводила со мной время, когда могла, но это всегда было опасно для нас обоих. Во многих отношениях мне повезло больше, чем большинству людей. Это не значит, что я не понимаю одиночества, и я узнаю его в этом человеке.

Между нами повисает тишина. Я должна повернуться и снова подставить ему спину. Прекрати этот разговор, пока я не сказала то, о чем потом пожалею.

— Ты раскрыл мой секрет. — Упс. Слишком поздно.

У меня першит в горле, и, черт бы все побрал, в глазах подозрительно плывет. Я несколько раз моргаю и радуюсь темноте.

— Мне очень жаль, птичка. — Атлас выдыхает извинения, словно произнося их с облегчением.

Я не готова. Я думала, мне прочитают лекцию о высшем благе, бла — бла — бла.

Рука на моей спине прижимает меня ближе. Что — то ломается в моей груди, и я утыкаюсь носом в изгиб его шеи. Не должно быть так естественно находиться в его объятиях, когда мы говорим о том, как он предал мое доверие. Я была бы дурой, если бы снова ослабила бдительность рядом с ним. Он ясно дал понять, что «Подполье» — его приоритет, и он готов рискнуть моей безопасностью. Самое неприятное, что я это понимаю. Я понимаю почему. От этого все не становится менее отстойным.

— Я не позволю тебе пострадать.

— Ты не можешь этого обещать. — Я качаю головой. Снова злясь. Каждый день взросления мне напоминали, что я другая. Что были части меня, которые я должна была скрывать. Не потому, что я должна была стыдиться того, кто я есть, а потому, что меня могли убить, если бы кто — то другой узнал.

Моя свободная рука тянется к амулету в виде змеи, который я никогда не снимаю. Магия этого амулета скрывает мою силу Фурии от Богов. Это было ожерелье моей матери. После того, как она была убита на играх, они вернули его моему отцу вместе с ее обручальным кольцом в манильском конверте. Иронично, что жрецы владели ключом к сохранению моей тайны и вернули его мне в руки.

Носить его всегда было честью, связью с моей матерью,