В любом, самом мелком случае, даже с женами, которых у него было шесть, он ладил и находил одни плюсы: первая считала ему налоги, вторая лечила его домашних животных, с третьей он иногда спал, а с остальными перезванивался.

Разговор по инициативе Харикова иссяк. Последней каплей оказалась новость, что Москва завалена дешевыми попугаями. Он не сразу понял, что имелось в виду, но позже осознал сюрреализм информационной политики, когда говорить больше не о чем.

В голове Харикова загорелась лампочка «Внимание». Он вспомнил, что у жены день рождения и надо бы ее поздравить.

Он не отмечал свои праздники, так и не сумев убедить жену, что ход времени и числа на календаре — это не одно и то же. В дни своего рождения он выключал телефон, не принимал подарков и поздравлений, мотивируя тем, что роды его были тяжелыми и в этот день, день рождения, он испытывает родовые муки и веселье неуместно.

В первые годы жена плакала, не понимая, почему он такой, потом привыкла к его закидонам, но подарков ждать не перестала.

Хариков еще полежал полчаса, пытаясь заснуть и проснуться здоровым, но обмануть организм не удалось, плоть требовала чаю и супа, а голос плоти сильнее голоса разума.

Он решительно встал, пошел в ванную и увидел свое лицо. Это существительное было большим преувеличением: в отражении зеркала торчала морда, старая, жеваная, красная и мятая, как сарафан девушки, изнасилованной казачьим эскадроном.

«Да, — подумал Хариков, — как надо любить деньги, чтобы спать с такой рожей!» Эта мысль настроения не улучшила, но на место его поставила, как вчера в ночном клубе, где на писсуаре был наклеен стикер: «Не льсти себе, подойди поближе».

Душ смыл все сомнения, чай и суп открыли глаза, и в них забрезжил свет в середине тоннеля.

Он позвонил в фирму «Интерфлора» и попросил послать жене в отель цветочную композицию. Менеджеры обещали прислать в течение часа. Хариков решил вспомнить молодость и написать жене послание в стихах — раньше он писал их тоннами, пылая страстью.

Взяв бумагу и ручку, он напряг воображение, но первое, что пришло в голову — «Я вам пишу», — оказалось знакомым, однако, кроме песни Киркорова «Единственная моя», ничего не приходило в голову. Он врать не стал, вспомнив вчерашнее, и стихи отбросил. Муза ушла, видимо, к другому мужику — если женщина уже дала, тут не до стихов. «Добавим денег на подарок», — утешил себя Хариков.

Позвонили в дверь, на пороге стояла симпатичная девушка, очень похожая на вчерашнюю гейшу. Он приятно удивился, что на пороге трепетная лань, а не старая сука с лицом работницы дэза, — бывало, зайдешь в поезде в вагон СВ и ждешь, что в купе зайдет девушка, а заходит мужик с кривой рожей, тоже ожидавший увидеть вместо тебя что-нибудь менее противное.

Лань зашла с альбомом, цепким глазом оценила обстановку и поняла, что здесь можно рассчитывать не только на чаевые, но и на более серьезные бонусы, если фишка ляжет.

Прикинув возраст клиента и стоимость квадратного метра, она решила прилечь только за триста и внутренне собралась, концентрируя обаяние.

Хариков в альбом не смотрел — он разглядывал девушку, она заметила, расстегнула две пуговки на фирменной рубашке, и декольте открыло взору Харикова картину «Утро в сосновом бору». Он почувствовал себя медведем, собирающим малину, и в его ушах зазвучала песня «Ягода малина нас к себе манила…».

Девушка заволновалась: платить за квартиру нужно было еще вчера, осень не за горами, а сапоги надо менять. «Скажу четыреста, дядька вроде бы нормальный», — решила она.

Хариков готов был включиться в эту игру, но, вспомнив свои мысли в душе и отражение в венецианском стекле, решил, что ничего не будет. Он решил уйти из секса на заслуженный отдых, сам, как Кафельников из «Большого шлема», вовремя зачехлив ракетку.

Девушка поняла, что сапоги пролетели мимо и голубь надежды унес в Америку дензнаки Федеральной резервной системы. Если сапоги отдать в ремонт и нашить на них стразы, можно продержаться до весны, а там, слава богу, босоножки и Турция, где возможны варианты.

Они расстались недовольные друг другом: Хариков тем, что принял жесткое и непопулярное решение, она еще раз убедилась, что все мужики козлы и жадные.

На берегу Женевского озера в отеле плакала женщина, глядя на букет из далекого прошлого, когда Хариков умел писать стихи и дарил одну розу, согревая ее на груди, в рваном пальто, в холодном подъезде чужого дома, где они встречались, не зная своего будущего.

Хариков сидел в пятницу дома трезвый и злой, не находя себе места. Жена с дочкой уехали на дачу, и образовался выходной, суббота, который он планировал провести с одной девушкой, трепетной ланью из отдела маркетинга. Связь их была вялотекущая, она хотела его пять раз в неделю, а он готов был отдать себя раз в месяц — и все. Желательно было сделать это на работе в пятницу, в своем кабинете, без прелюдии, но с выпивкой, а-ля фуршет. Вино у него было — осталось после новогодней корпоративной пьянки, фрукты и конфеты ему и так приносили из буфета раз в неделю, как руководителю второго корпоративного круга, — первый круг получал еще и бутерброды, но Хариков пока еще не дорос до таких высот. «Какие твои годы!» — говорил ему руководитель департамента, бывший директор НИИ, а ныне член совета директоров корпорации «Инвест-гарант», симпатичный старикан, продавший свой НИИ в обмен на пожизненные привилегии. Годы Харикова перевалили за сорок, он считал себя мудрым и достойным человеком с маленькими слабостями, но с высокой самооценкой.

Хариков днем послал лани эсэмэс с предложением слиться в экстазе на рабочем месте, но получил отказ — девушка хотела по полной программе: ресторан, караоке, отель, пришла на работу в новой шубе и сапогах со стразами, а в предложенном сценарии этого не предполагалось. Она надулась, отказала Харикову, и его план рухнул: он не хотел в ресторан — дорого и можно нарваться на знакомых, караоке он просто презирал как член клуба самодеятельной песни, его колотило, когда на пьянках сотрудники выли под телевизор песни про Чебурашку и «А нам все равно!». Ему было не все равно, он вырос на Окуджаве и Галиче и переступить через себя не мог. С отелем он тоже смириться не мог — зачем, если пыл его ограничивался часом, а минимальная оплата взималась за семь часов? Вообще он не любил ночевать не дома, а проснуться с чужим человеком с утра для него было и вовсе невыносимо. Он с утра себя ненавидел, а чужих просто не переносил.

Отказ его огорошил, он позвонил лани, послушал ее лепет: «Мы нигде не бываем», — обозвал ее неблагодарной свиньей, намекая на бонус перед Новым годом, и в сердцах послал ее туда, откуда она, поломав его план, спрыгнула.

Делать было нечего, он посмотрел в Интернете «Досуг», понял, что о нем там нет ни слова, и поехал в пустую квартиру, переполненный и нереализованный.

«Вот суки, — думал он, кувыркаясь в дорожных пробках, — чего надумали!» — и вспоминал благодатное время пятнадцатилетней давности, в период застоя, когда девушки были другими.