К утру буря начала стихать, а вместе с ней и тревоги юного беглеца. В процессе спора с самим собой он пришел к следующему выводу: если ему удастся пересечь бухту и при этом не отдать Богу душу, если его до смерти не доконает морская болезнь, если он доберется до набережной Гавра, он наверняка навсегда избавится от своего страха перед морем, и с этих пор ему будет принадлежать весь мир. Он сможет смело пускаться в многонедельное плавание и превратится в настоящего мужчину.

Разобравшись, таким образом, с самим собой, Адам свернулся калачиком в соломе и со спокойной совестью уснул. Добавим, что к тому же он просто изнемогал от усталости...

Разбудил Адама перезвон колоколов.

Он раздавался со всех сторон. Колокола звучали справа, слева, спереди, сзади, утренний концерт как бы перенес его в потусторонний мир. Наконец Адам вспомнил, что в этот день был праздник Всех Святых. Клеманс недавно говорила о нем с Белиной как о великом событии. Подумать только! Первый большой христианский праздник, который французы вновь получили право отмечать. Во время Революции многие храмы были обесчещены, разграблены, обагрены кровью, как, например, в Сен-Васте или в Ридовиле, но теперь с еще большим жаром там будут петь хвалу Господу. Казалось, руки звонарей только нагуляли силу во время вынужденного безделья. Боже, какой чудесный перезвон!

Конечно, и речи не было о том, чтобы пойти к мессе. Он подумал о том, как пройдет праздник в Пернеле: молодой кюре обо всем позаботится, поможет старому месье де Ля Шенье, которого все так любили в Тринадцати Ветрах и чья могила будет так же осыпана цветами, как и могила бабушки Матильды.

Заметив, что вновь погрузился в граничащие с сожалением воспоминания, Адам твердо запретил себе думать об этом. Праздник снимал еще одну проблему: работать сегодня никто не будет, и он сможет оставаться в сарае до ночи. Ночью он постарается добраться до Барфлера, осталось всего-то пол-лье. Пустяк! Только надо обязательно раздобыть что-нибудь поесть, Адам вновь почувствовал, что голоден.

От того, что принесла ему Амелия, осталось только варенье на донышке горшочка. Адам пожалел, что не дождался девочку вчера вечером, она наверняка приносила ему еды. Он побоялся, что за ней кто-нибудь подсмотрит или она не сможет прийти, или... расскажет правду, несмотря на клятву, которую он с трудом с нее взял...

Адам решил, что придется рискнуть и попытать счастья на соседней ферме. Его вдохновил и придал мужества перезвон колоколов. Он означал, что все жители пойдут сейчас к мессе. Есть шанс, что путь окажется свободным.

Мальчик выждал еще несколько минут, после того как смолк последний колокол, подгоняющий опоздавших, потом покинул свое пристанище. Нужно было сориентироваться. Ла Пернель был не более чем в одном лье от дома, но Адам плохо знал этот край фермеров и никогда прежде здесь не бывал. Справа от себя он разглядел церковь Монфарвиля и легко узнал ее: белые гранитные стены храма в ясную погоду служили маяком для судов. Итак, он находится примерно в полулье от Барфлера.

Ферма, на которую он попал, выглядела хозяйством средней руки. Адам надеялся, что не встретит собак. Хотя это его не очень тревожило, он обычно неплохо ладил с животными, и потом, несмотря ни на что, он вовсе не напоминал бродягу. В худшем случае, если его застанут на месте преступления, он заплатит, но луидор в его руке может вызвать подозрения. Особенно если весть о его бегстве уже достигла этих краев.

Мальчик прошмыгнул во двор. К нему подошла собака и дружески вильнула хвостом. Обнюхала его и, очевидно, решив, что пришелец не представляет угрозы, убежала в огород. Адам на цыпочках вошел в дом...

В ноздри ударил одуряющий запах щей. Он исходил из огромного котла, который потихоньку кипел на чугунной печке, и показался голодному мальчугану в сто раз аппетитнее, чем изысканнейшие блюда, которыми Клеманс Белек кормила обитателей Тринадцати Ветров. Обед был явно приготовлен на дюжину человек – длинный деревянный, со следами жира стол, отполированный до блеска локтями едоков, был накрыт. Котел показался Адаму чересчур тяжелым, он даже побоялся приподнять крышку. Но поесть-то все же надо было раздобыть! Это оказалось несложно. В ларе он нашел начатый каравай хлеба и быстро отрезал от него большой ломоть. В шкафу лежал завернутый в тряпицу окорок, он был небольшим, и мальчик решился отрезать только малюсенький кусочек. Затем увидел на полке три крута сыра, схватил один и тут же почувствовал угрызения совести – он занимается самым настоящим воровством, и голод его вовсе не извиняет. Обитатели этого дома не слишком богаты, это сразу бросалось в глаза. Надо было им что-то оставить взамен. Адам вытащил кошелек, достал оттуда один луидор и аккуратно положил его сверху на окорок. Плата, конечно, была более чем щедрой, но Адам никогда не отличался жадностью. Он только подумал, что сделка будет более честной, если он наведается в курятник и проверит, не снесли ли куры яичек...

Он нашел два прекрасных светло-коричневых яйца, завернул их в платок, решив съесть перед тем, как отправится в путь. Наконец, набрал в крынку из-под принесенного Амелией молока колодезной воды и, еще раз удостоверившись, что никто его не видел, вновь забрался в сарай и стал дожидаться вечера...

Впрочем, не без тревоги. На этот раз погода не благоприятствовала празднику Всех Святых: день был серым и ветреным. Приоткрыв дверь, мальчик видел, как за колокольней проносятся по изжелта-серому небу сизые облака. Время от времени ветер приносил переполненные водой тучи, и те проливались на землю ледяным ливнем. Колокола возвестили об окончании обедни, потом пригласили верующих к вечерне, звонили они со всевозрастающей меланхолией, их перезвон то ясно слышался, то стихал, в зависимости от силы дыхания небес.

Дневной свет постепенно угас, мальчику стало не по себе. Он вдруг почувствовал себя одиноким и несчастным, а то, что его ждало, только подливало масла в огонь. Впервые он с грустью подумал о доме. Как было хорошо на кухне у Клеманс в плохую погоду, они сидели возле камина и поджаривали все, что попадалось под руку: кусочки яблока, каштаны или просто ломтики хлеба, на которых аппетитно таяло масло... Впечатление было таким сильным, что Адаму даже почудился запах поджаренного хлеба. Еще была его комната, которую он очень любил, и спрятанные в ней сокровища. Элизабет, конечно, помешает «самозванцу» завладеть ими, но все равно тяжело со всем этим расставаться. Да и вообще он может умереть, так и не добравшись до Гавра.

Адам подумал о смерти лишь на мгновение, но это было так тяжело, что решимость бежать чуть не оставила его. Если пойти побыстрее, то можно добраться до Тринадцати Ветров, пока не закрыли двери и ставни. Искушение было очень сильным, но тут мальчик вновь увидел лицо незнакомца, которого ему пытались навязать в качестве брата, его зеленые, светящиеся ненавистью глаза, казалось, они смеются над ним и предупреждают: «Я приехал занять твое место, потому что я больше на него похож!» В сердце Адама опять всколыхнулась ярость. Бледный же у него будет вид, если он теперь вернется. Тот, другой, поднимет его на смех. Нет! Об отступлении не может быть и речи! Только добравшись до своего рая, он даст о себе знать близким, а потом, чуть позже, как и обещал, заберет к себе Амелию.