— А вы умеете поднять настроение, — отметила Яна и побежала собирать для Люси вещи в больницу.

Яна давно не видела такой откровенной капели — с длинных-длинных сосулек, висящих в ряд вдоль металлической крыши, срывались капля за каплей и падали вниз, успев блеснуть в лучах солнца драгоценным алмазом. В Москве такое редко где увидишь, а в провинции — пожалуйста. Давно уже прошел Новый год, на дворе стоял конец марта и только-только стало припекать яркое солнце.

Яна специально приехала из Москвы, чтобы навестить Люсю, лежащую в закрытой психиатрической лечебнице.

Гримерша вроде как пришла в себя и иногда отвечала очень даже по делу… У нее было серьезное психическое расстройство, известное как раздвоение личности. Что она творила, Люся не помнила.

Когда Люсю поместили в лечебницу, а ее давнишний лечащий врач внезапно слег с сердечным приступом, Яна не успокоилась.

Она дождалась, когда Аркадия Борисовича перевели из реанимации в обычную палату, и заявилась к нему. Правда, Цветкову несколько испугал тот факт, что Аркадий Борисович решил, будто она его пациентка и пришла навестить его.

— Это не очень приятный комплимент, если тебя принимают за пациента психиатрической больницы, — сказала Яна.

— А что тут такого? — не понял пожилой мужчина, пошевелив седыми кустистыми бровями. — Любой человек рано или поздно нуждается в психологической помощи! Это не постыдно! Может, галлюцинации какие? Потеря памяти?

— Нет, ничего такого! — сплюнула через левое плечо Яна.

— Вы такая яркая! Я даже удивился, как я мог вас не вспомнить.

— Мы видимся первый раз, уверяю вас, и если вы честно ответите на мои вопросы, то и в последний! — заверила его Яна, присаживаясь на больничный стул.

— Не пугайте меня, такая женщина не может быть из органов. На какие вопросы я должен ответить?

— Они касаются одной вашей пациентки…

И Яна поведала ему про Люсю. Аркадий Борисович сделал вид, что его рассказ Цветковой совсем не тронул, но по вы ступившей на лбу испарине Яна поняла, что он прекрасно понимает, о ком идет речь.

— Что вам нужно от меня? Я — старый человек, — прокашлялся психиатр.

— Думаю, что вы что-то знаете про нее. Кроме того, когда вы узнали, что ее везут к вам с полицией, так разволновались, что стало плохо с сердцем. Вот я и хочу знать, что с Люсей не так?

— Господи, девушка, какое вам дело?! Столько лет прошло! Я видел ее последний раз лет тридцать назад! Я старый, больной человек! Я сейчас позову лечащего врача, сообщу ему, что вы меня мучаете! Вас выставят вон! — распалялся старик.

— Я и сама могу уйти, — повела плечом Яна, — только я еще раз убедилась, что вы явно что-то скрываете. Я понимаю ваше состояние, но Люся — мне друг! Одинокая и беззащитная женщина, и я готова пойти по трупам, чтобы помочь ей. Знаете почему? Потому что больше ей помочь некому… Или я, или никто! Я отправлю к вам следователя Коновалова, и думаю, ему-то вы все расскажете. Он вцепится в вас, как клещ, и уже не отпустит.

Яна выдержала паузу, внимательно смотря на Аркадия Борисовича. Он весь сжался в размерах и затих, в его глазах отражался мучительный мыслительный процесс.

— Подождите… Лучше вам… Но не из-за того, что боюсь полицейского, у меня все сроки давности вышли… — засмеялся старик. — Чего мне бояться? Если только апостола Петра, но вряд ли он сильно удивится. И не с таким мешком грехов к нему приходили. Хочу рассказать вам потому, что вы единственная, кто сказал, что беспокоится о Люсе… Я тоже всегда думал о ней, я знал, что еще услышу об этой пациентке… Это как бумеранг, брошенный когда-то по случайности, по нелепости, по алчности, по непониманию… да черт его знает почему! Но он вернется, этот бумеранг. И ты живешь этим ожиданием, но все равно оказываешься не готов. Вот и ваше появление здесь совсем неожиданно для меня. К этому нельзя подготовиться, — сказал Аркадий Борисович.

— Расскажите, что с Люсей? — попросила Цветкова, у которой сердце забилось с утроенной силой. Честно говоря, решив навестить Аркадия Борисовича, Яна шла ва-банк и не надеялась, что старый психотерапевт что-то захочет рассказать.

— Я тогда работал заведующим отделением. Привезли женщину из театра… За нее очень хлопотали, естественно, я взял ее под свое крыло. Случай был очень неординарный, мне он как врачу был интересен. Женщина ощущала себя клумбой и очень боялась каких-то сорняков, которые у нее могут вырасти. Ни гипноз, ни психотерапия не сдвигали ситуацию с мертвого места. И отпустить я ее не мог… Как? Если не было улучшения. Я и сам привязался к ней. А потом я понял, что Люся беременна.

— Беременна? — ахнула Яна, совсем не ожидавшая такого поворота событий. Все всегда привыкли считать, что Люся — одинокий человек, старая дева со странностями.

— Да, я заметил, что у нее растет живот, пригласил своего знакомого гинеколога, и он подтвердил мою догадку. Вот тут-то я и растерялся. Я не знал, что делать.

Она решать за себя не могла, была полностью неадекватна, родных у нее не было, кто бы решил за нее… И я принял решение. Я не мог лишить младенца жизни, ведь ребенок мог быть абсолютно нормальным. Где-то я читал о таких состояниях ступора, в котором пребывала Люся, и выйти из этого состояния человек мог, только испытав сильнейший стресс. А роды для женщины — вершина стресса, никакая прочистка мозгов током не сравнится. И я, честно говоря, тешил себя мыслью, что стану свидетелем такого чуда… Амбициозный был. Не знаю, бог мне судья. Сейчас думаю, что не имел я права ставить такие эксперименты над недееспособным человеком. Но получилось как получилось.

— Так Люся родила? — не вытерпела Яна.

— Я рассказываю… Налейте воды, — попросил Аркадий Борисович.

Яна принесла ему пластиковый стаканчик, налив в него воды из кулера. Старик взял стакан дрожащей рукой и выпил.

— Я, конечно, наблюдал за ней, и мой друг-гинеколог навещал периодически. Беременность проходила у Люси на редкость благополучно. Все анализы и физические параметры мамочки и плода были в норме. А вот психическое состояние оставляло желать лучшего. Конечно, мы с моим другом делали все это в тайне, нам никто бы не разрешил проводить такие эксперименты, да еще с психически нездоровым человеком.

— Что с Люсей было не так? — спросила Яна.

— В ней начала нарастать какая-то внутренняя агрессия. Она не понимала, конечно, что носит ребенка. Но агрессия нарастала именно из-за этого состоянию. Она все больше говорила про какие-то черные семена и сорняки, которые надо искоренить. Меня это пугало. Сильные таблетки я давать Люсе не мог, чтобы не навредить ребенку. Психотропные тем более были противопоказаны. А потом Люся порезала себе вены фольгой от таблеток, с остервенением разрывая на запястьях нежную кожу. Затем она пыталась повеситься и разбить себе голову. Ее состояние резко ухудшилось, и виной тому был растущий плод. А я ничего не мог сделать, аборт делать было поздно, электротерапию нельзя, лекарства нельзя… Мы смогли только привязать ее к кровати и наблюдать за ее мучениями… — Голос Аркадия Борисовича оборвался. Через несколько минут он продолжил: — Я запомнил ее на всю жизнь, других таких пациентов у меня потом не было. В один прекрасный день встал вопрос о том, что делать с ребенком? Сказать, что поступила беременная пациентка и сразу же родила, я не мог — она лежала у нас восемь месяцев и не замечать все это время, что Люся в положении, я не мог. Ей ребенка доверить было абсолютно нельзя. Отдать его в детский дом — в лучшем случае лишиться врачебной практики, в худшем — сесть в тюрьму за должностное преступление. А я этого не хотел тогда. Это сейчас мне все равно.