в саду. Её рыжие волосы отливали огнём в холодном свете луны. То был красный цвет, резавший глаза, похожий на застывшее сердце солнца.

Само собой разумеется, что по вечерам всем нам запрещено быть в саду, но никто не донёс об этом Сестре-Настоятельнице, поскольку мы, как зачарованные, смотрели на белое тело Лурдес, на её восторженное лицо, на устремлённые к небу руки, на приоткрытый рот, на её ноги, двигающиеся в такт музыке, которую слышала только она. Лурдес выглядела прекрасно, получая удовольствие, потому что в это время не замышляла козней. Когда она раскованно танцевала обнажённой, её руки двигались как птичьи перья на ветру, с едва заметным трепетанием, а не как смертоносные насекомые.

Перед этим она съела хлеб из сверчков, смешанный с мухоморами, который я оставила в подарок на подушке в её келье. Её приспешницы время от времени делают ей подношения, поэтому и моё не вызвало подозрений.

Мы наблюдали, как она смеётся на своём интимном, личном празднестве. Во время священного танца.

На мгновение мне даже показалось, что она счастлива.

Однако потом она вдруг начала кричать не кому-то конкретно, а просто всем сразу. «Луна, луна глаголет мне тайные вещи, ей известно о монахах, усопших монахах, которые преследуют нас, проклинают нас. Луна, луна обладает силой».

Не переставая кружиться, Лурдес приблизилась к Лусии. Остановилась напротив и произнесла голосом, который пытался звучать угрожающе, но был слаб и почти грустен: «Ведьма, ведьма ночи, ведьма луны».

Затем неожиданно обняла Лусию, повторяя как мантру:

«Ведьма, ведьма ночи, ведьма луны,

ведьма, ведьма ночи, ведьма луны, прекрасная ведьма, ведьма моя».

И Лусия отвела Лурдес в её келью, где надела ей ночную рубашку, уложила в постель и накрыла одеялом.

Меня восхитила способность Лусии проявлять милосердие, но одновременно и разозлила, наполнила яростью, ведь она простила Лурдес, хотя та единственное, что хотела, так это причинить ей вред.

Одна из служанок сказала, что собирается позвать Сестру-Настоятельницу, однако мы пригрозили ей наказанием в Башне Безмолвия за то, чего она не делала, – за причинение вреда какому-нибудь животному, которого мы даже не видели, или за кражу яиц, которых мы ни разу не пробовали. У Сестры-Настоятельницы наши слова не вызвали бы сомнения, и служанка это понимала.

Позже той же ночью мы с Лусией отправились в лес, и она ни в чём меня не упрекнула, не спросила, зачем я одурманила Лурдес, и не вынуждала меня почувствовать себя виноватой. Я поведала ей о действии мухомора. Надеюсь, она поняла, что я пыталась защитить её.

Обнявшись в нашем дупле, мы услышали шум. Это нас удивило, ибо ни нечестивицы, ни служанки не осмеливались заходить ночью в лес, в чащобу. В этом месте хоронили богохульниц, бесстыдниц. И вдруг – шаги, команды, шёпот. Из темноты дупла мы различили два женских силуэта, причём один пошатывался. Это явно нечестивица, ведь белизна её ночной рубашки выделялась в ночи, тогда как служанки ночных рубашек не носят. Другая фигура выделялась огромным ростом, таким большим, что это могла быть только Сестра-Настоятельница.

Небо было затянуто облаками, но лунный свет на какое-то мгновение позволил нам увидеть рыжие волосы Лурдес, всё еще находившейся под воздействием мухомора: она то и дело валилась на землю, а Сестра-Настоятельница поднимала её и встряхивала. Затем мы увидели, как она подтолкнула Лурдес к дереву, задрала ей ночную рубашку и прижалась своим бешеным телом к белому беззащитному телу извивающейся Лурдес. Мы наблюдали, как Сестра-Настоятельница отрезала ветку и заставила Лурдес встать на четвереньки, в позу собаки. И мы увидели: она стянула с неё ночную рубашку и медленно провела веткой по спине, словно лаская, а потом принялась бить и ласкать, ласкать и бить. А Лурдес смеялась. Кажется, это разозлило Сестру-Настоятельницу, и она начала бить её сильнее.

Лурдес рассмеялась громче, и её хохот стал похож на вой. Она завывала, как волчица или как, по моему разумению, воют волчицы. И тогда Сестра-Настоятельница обвила ей шею веткой и стала душить. Она хотела не только заставить её умолкнуть, но и убить. Как раз в этот момент Лусия взглянула на меня, и, хотя она не произнесла ни слова, я сразу поняла, что она собирается сделать. Но я не хотела позволить ей действовать в одиночку. Мы закрыли лица вуалями и крадучись выбрались из дупла. Обе нащупали и схватили с земли палки, попавшиеся под руку в темноте. И тут луна осветила нас, луна светила, когда нам требовалось, будто она знала, что её дочери в опасности.

Я погналась за Сестрой-Настоятельницей и ударила её палкой по голове, а Лусия – по почкам. Сестра-Настоятельница устояла, но согнулась от боли, и мы принялись бить её всё сильнее и сильнее. А когда она, потеряв сознание, уже лежала на земле, видимо, мёртвая, мы схватили Лурдес, надели на неё ночную рубашку и втроём помчались через лес к своим кельям.

Впрочем, Сестра-Настоятельница не может умереть – так говорят все. Она настолько живуча, что может стать бессмертной. Вот почему, когда мы проснулись утром, Лурдес висела на суку. На шее у неё была верёвка, привязанная высоко к ветви одного из деревьев в лесу, которое видно из сада. Её тело раскачивалось из стороны в сторону, как в бессмысленном танце. Тело двигалось из-за ветра – приближалась гроза. Рыжие волосы Лурдес, закрывавшие ей лицо, шевелились, позволяя видеть открытые глаза. Её белая ночная рубашка была в пятнах грязи, а ноги босые, испачканные.

Я не могла позволить себе закричать, хотя внутри меня всё клокотало от воплей, стенаний и боли, пронизывающей до костей. Почувствовав всё это, я удивилась. Ведь я не любила Лурдес, но всё равно она не заслужила такую смерть.

Сестра-Настоятельница выместила всю свою ярость на фаворитке из числа нечестивиц, на кандидатке в Просвётленные, потому что Лурдес была слишком совершенна, чтобы стать избранной. Сколько же ярости и гнева потребовалось, чтобы расправиться с ней таким образом. Нам известно, что это лишь начало, что за случившееся заплатит и кто-то ещё.

В то утро мы остались без завтрака. Служанки с видимым удовольствием передали нам всем приказание пойти в часовню Вознесения Господня, как только зазвонят колокола.

В ожидании я пишу синими чернилами монахов, которых убили Он и Сестра-Настоятельница. Сквозь щель в стене я уже чувствую запах влажного воздуха и приближающегося дождя.

Вероятно, это мои последние слова. Конечно, вуали закрывали наши с Лусией лица, но у Сестры-Настоятельницы повсюду шпионы, и её сила – в нашей разобщённости. И она непременно нам отомстит.

* * *