что это тайник для ценных вещей или бумаг, чтобы держать их ближе к телу, хотя мужской костюм словно нарочно делают настолько облегающим, что спрятать что-либо под ним совершенно невозможно. И разумеется, я ошибся: оказалось, что это накладки для джентльменов, не имеющих выпуклых мускулов на ногах, но желающих щеголять в панталонах.

Магдалена любовалась своим мужем; смех тем разительнее преображал его, что обычно Уильям вел себя сдержанно и выглядел бесстрастным. Как он красив, когда весел! Да и накладки где бы то ни было ему абсолютно не нужны…

– Ах, это типично наша британская черта! – вздохнул Роберт, ковыряясь во французском салате. – Virtute enim ipsa non tam multi praediti esse quam Videri Volunt[16].

– В стремлении казаться добродетельными еще нет ничего дурного, – строго возразил ему сэр Джеймс. – Хуже то, что нынешние молодые люди выбирают себе образцы среди людей, погрязших в пороке.

– Среди людей, не пытающихся казаться добродетельными, хотите вы сказать, дядюшка?

Сэр Джеймс сердито бросил салфетку на стол.

– Я против ханжества, но кичиться своею испорченностью, это… непристойно! Не хочу вас обидеть, Роберт, но вы ведь, кажется, тоже увлечены лордом Байроном и поездку в Грецию задумали под влиянием его поэмы…

– Если бы Роберт подражал лорду Байрону, он бы женился, – пришла кузену на помощь Магдалена.

– О нет, в этом я не стану подражать даже сэру Уильяму! Что может быть притягательного в узах? Даже если тебя ими опутает сын Аполлона.

После десерта все перешли в небольшую уютную гостиную.

– Так вы намерены ехать в Грецию? – учтиво поинтересовался Уильям.

– Да, морем. И если мне повезет, я попаду в плен к берберским пиратам.

– Надеюсь, что так и случится! – сказал сэр Джеймс, не настроенный сегодня шутить. – Возможно, это горнило подействует на вас так же, как на известняк, то есть превратит в мрамор.

– Боюсь, дорогой дядюшка, что вы неправильно определили химический состав моей породы. Меня, как базальт, не изменит ни жар, ни холод.

Супруги де Ланси переглянулись в замешательстве, не зная, что сказать. Холл задумчиво вертел в пальцах бокал с мадерой, держа его за фигурную ножку.

– Мне пришла в голову мысль, – произнес он, точно говоря сам с собой. – По сути, личность человека можно уподобить земной коре, состоящей из нескольких слоев. Есть базальтовый слой – это основа всего… возможно, совесть. Есть гранитный слой – врожденные способности и усвоенные правила поведения. И есть осадочный слой, который в свою очередь состоит из нескольких пластов – полученных знаний, жизненного опыта, предрассудков, дурных привычек… В момент сильного внешнего воздействия в коре возникают трещины, разломы, сдвиги, осадочный слой образует складки: то, что раньше залегало неглубоко, проваливается далеко вглубь или, наоборот, выпячивается на поверхность. Основа оказывается погребена под толщей наносного или, напротив, обнажается… Природа со временем приспособится к любым переменам, но в ее распоряжении вечность, тогда как людям с их кратким веком иные потрясения могут навредить непоправимо…

Все замолчали, обдумывая его слова. Первым опять заговорил Роберт.

– Скажите, дядюшка… Когда вы знали Бони, так сказать, без позднейших напластований, какой вам показалась его порода?

– Вы были знакомы с Буонапарте, сэр Джеймс? – удивился Уильям.

Холл сделал досадливый жест рукой.

– Глупости! Мне «посчастливилось» провести около года в Бриенне вольным слушателем, когда корсиканец был там курсантом, но это ровным счетом ничего не значит. Я старше его на восемь лет, в юности такая разница в возрасте образует почти непреодолимую преграду для дружбы. Заметил ли я печать великой судьбы на его челе? Нет, не заметил. Такие печати обычно становятся видны, когда судьба уже свершится. Говоря начистоту, я вовсе не помню его, хотя, возможно, нам и доводилось разговаривать. Он был тогда мальчиком, а я – совершеннолетним, баронетом, окончившим Тринити-колледж и прослушавшим курс в Эдинбургском университете. Во Францию я поехал изучать химию, ведь там тогда царил великий Лавуазье. Ах, как великолепно он ставил эксперименты! Он многому меня научил, прежде всего дотошности. Я вернулся в Шотландию апостолом его теории окисления, опровергавшей существование флогистона, и проповедовал введенную им номенклатуру – сегодня просто невозможно себе представить, как мы раньше обходились без нее, а тогда… Он был великий ученый. Поверьте мне: пройдут века, уляжется пыль от нынешних сжатий и сотрясений, про Бонапарта никто и не вспомнит, а имя Лавуазье будет сиять, как и прежде! По крайней мере, то, что он сделал, останется с человечеством, его наследие можно будет приумножить и обратить к еще большей пользе… Но сейчас, как ни прискорбно, Роберт расспрашивает меня о Бонапарте, а не о Лавуазье.

Баронет пытался протестовать, дядя остановил его:

– Нет-нет, я отвечу на ваш вопрос. Наполеон – вулкан, возникший в результате землетрясения и сжегший плодородный слой кипящей лавой. Он состоит из магматических пород (не способных меняться, как вы верно заметили) и сам вызывает горизонтальные сдвиги отложений… из-за которых на ровном месте возникают холмы и кочки. Взять хотя бы его маршалов – этих малограмотных сыновей лавочников, грабителей в эполетах, которых он делает князьями, не говоря уже про его коронованную родню! Новая аристократия! Да и не только их. Прошу прощения за мои слова, сэр Уильям, но стали бы так чествовать герцога Веллингтона, если бы его имя не оказалось связано с именем Бонапарта? Не сочтите за дерзость, я человек не военный, но скажите по совести: так ли блестящи были его победы? Настолько ли велик он как полководец?.. Не отвечайте, вы обязаны быть лояльным своему начальнику. Оставим это.

Сэр Джеймс допил свой бокал и налил себе еще.

– Я вот что хочу добавить: придя к власти, Бонапарт ввел в Сенат Монжа, Лагранжа и Лапласа. Это произошло через пять лет после того, как Лавуазье казнили на гильотине, а Кондорсе отравился в тюрьме. Республике химики были не нужны, да и вообще ученые, а Империи они понадобились. О чём это говорит? О прозорливости Бонапарта? Безусловно, но не только. Возможно, я покажусь вам пристрастным, однако… осадочный слой на некоторых гранитных плитах порой бывает слишком рыхлым. Возьмем Лавуазье. Он не был кабинетным ученым; самые замечательные свои открытия он сделал, находясь на королевской службе. Благодаря самым точным в Европе весам он выявлял фальшивые монеты, которыми пытались платить налоги, – и