На суде Арман де Шатобриан попросил слова. Он уверял, что согласился быть курьером эмигрантов, только чтобы повидать свою дочь в Сен-Мало, и просил о позволении припасть к стопам императора и предложить ему свою шпагу. Этот протокол Фуше припрятал: ему нужен был раскрытый заговор, чтобы отвести подозрения Бонапарта от себя самого. Армана признали виновным в шпионаже и приговорили к смерти вместе с двумя «сообщниками». В камере он просил у них прощения, один сказал: «Мы простим тебя, если ты умрешь как храбрец»… Их расстреляли в Страстную пятницу. Не найдя кареты, Рене бежал через весь город к заставе Гренель, чтобы сказать последнее «прости», но не успел: когда он добрался до места – задыхаясь, весь в поту, – Арман был уже мертв, пуля угодила ему в лицо, страшно изуродовав, узнать его было невозможно… «Универсальный вестник» и другие официальные газеты ни словом не обмолвились о судебном процессе, только «Газетт де Франс» и «Журналь де Пари» скупо сообщили о выдвинутых обвинениях и приговоре трибунала. Рене облачился в траур, являлся черным вороном в салоны Сен-Жерменского предместья, дрожащим голосом повествовал о трагедии – Фуше об этом, конечно же, донесли.

Наскрести полторы тысячи франков, чтобы выкупить у Жироде портрет, оказалось делом непростым, но Шатобриан назвал его своим пропуском в бессмертие. Да, именно такой свой образ он и хочет оставить потомкам: одинокий среди людей, скорбящий от своей проницательности…

На самом деле он просто боится полюбить по-настоящему. Да и способны ли на это мужчины? Полюбить значит отдаться другому, а они хотят только брать. От любви им нужно упоение, раздражение чувств, которое просто не может длиться долго; они как шмели, выпивающие нектар и с гудением уносящиеся к другому цветку. Их пугают обязательства, они хотят сохранить свою свободу. «Какая мука быть навеки связанным с такой мымрой, как ты!» – выкрикнул однажды Рене и уехал на весь день в Париж, бросив Селесту одну с мигренью в «Волчьей долине». А вскоре после этого вывихнул ногу и пришел в ужас, поняв, что ему придется несколько дней пробыть дома. Селеста тогда расстроилась не меньше него: Кот не может сидеть на привязи.

Любит ли она его? «Привычка и время более необходимы для счастья и даже любви, чем принято думать, – написал Рене в “Гении христианства”. – Мы счастливы с объектом своей привязанности, только когда прожили с ним много дней, и в особенности много трудных дней».

Трудные дни они чаще переживали порознь. Вряд ли Кот напишет в своих мемуарах, что драма их жизни началась с пошлого фарса, точно сошедшего с подмостков театра «Варьете». Это произошло в марте 1792 года. Селесте было семнадцать лет, ее отец-капитан, комендант военного порта в Лорьяне, недавно скончался, оставив единственной дочери особняк Лавиней в Сен-Мало и пятьсот тысяч франков ренты. Рене было двадцать четыре, он только что вернулся из Америки и хотел уехать в Кобленц, чтобы вступить в армию Конде, но на это требовались деньги, а у него не осталось ничего, кроме славного имени. О, для Кота благородная порода значит очень много, сколько бы он ни писал о суетности тщеславия! Он величает себя мальтийским рыцарем, потому что просьба о вступлении в орден иоаннитов, поданная от его имени приору Аквитании, была принята капитулом, но он никогда не бывал на Мальте, не приносил обетов и не мог рассчитывать на бенефиции. Во Франции тогда уничтожили все привилегии; Комбур, фамильный замок Шатобрианов, стал достоянием нации, Рене был беден как церковная мышь. И вот тогда его старшая сестра Мари-Анна, госпожа де Мариньи, заманила богатую наследницу к себе в гости, увезла в свой замок, куда приехал и Рене, а потом вызвала туда какого-то аббата, служившего домашним учителем, чтобы «покрыть грех» своего брата, освятив союз двух влюбленных, «застигнутых на месте преступления». Селеста кричала, что это обман; ее дядя, узнав об этой истории, объявил Шатобриана похитителем и подал в суд, пригрозив при встрече обрубить ему уши; украденную невесту поместили в монастырь в Сен-Мало на время расследования, но другая сестра Рене, Люсиль, добровольно заперлась там вместе с ней. Именно Люсиль уговорила Селесту не противиться и согласиться на брак с ее братом. На какое-то время Люсиль сумела внушить ей любовь к Рене, которого безумно любила сама, не отделяя себя от него и называя своей лучшей половиной. Да-да, Селеста провалилась в эту западню первой… Они обвенчались девятнадцатого марта в приходской церкви Сен-Мало и уехали в Париж вместе с Люсиль и Жюли – госпожой де Фарси (ее муж был капитаном в армии Конде). Поселились все вместе в небольшом домике в тупике Феру, между церковью Сен-Сюльпис и Люксембургским садом. Там было тихо, но и туда долетал треск барабанов, с которыми ходили по улицам «граждане» в красных колпаках и с пиками, распевая непристойные куплеты.

В июле Рене отправился в Кобленц, а в конце августа Люсиль, стоя перед зеркалом, вдруг страшно закричала. «Сюда вошла смерть, я ее видела!» – говорила она, вся дрожа, прибежавшим на крик сестрам. Со второго сентября в парижских тюрьмах началась кровавая вакханалия, там убивали дубинками заключенных – дворян и священников, мужчин и женщин… Рене и Жан-Батист осаждали Тионвиль, а его сестры вернулись в Бретань, взяв с собой Селесту. Из полагавшегося ей наследства новоиспеченная госпожа де Шатобриан не получила почти ничего: ее родственники уехали, забрав с собой ценные бумаги. Она осталась без мужа и без денег, зато в обществе золовок и свекрови, вместе с которыми ее заточили в бывший монастырь для раскаявшихся девиц легкого поведения, превращенный в тюрьму.

Овдовевшая госпожа де Мариньи оставалась на свободе: своевременная смерть мужа уберегла ее от революционного правосудия; в ее замке находили приют повстанцы, «правильные» кюре проводили там запрещенные церковные обряды. Шатобриан с умилением писал в предисловии к первому изданию «Аталы», как его сестра бросилась в ноги Анри де Ларошжаклену, вождю вандейских повстанцев, умоляя пощадить несколько сотен республиканцев, захваченных им в плен, а потом помчалась в Ренн с бумагой, подтверждавшей ее «патриотический поступок», чтобы попросить взамен освободить ее сестер, но председатель трибунала ей отказал, не увидев в этом поступке ничего ценного, потому что защитников у Республики много, а хлеба нет. «Вот от каких людей Буонапарте избавил Францию!» – восклицал Рене в конце этой истории. В предисловиях к позднейшим изданиям ее уже не было; братья Анри де Ларошжаклена, который погиб в бою в двадцать