Погода при этом стояла такая, что обескуражит человека и самого стойкого. К десяти часам сырое тусклое утро обернулось беспросветным мелким дождем; резкий ветер гонял по тротуару обрывки газет. Гарри Росса, разумеется, дома не оказалось. Я пошел к себе в комнату, постоял у окна, поразмыслил о том, что случилось тут в прошлый мой приезд, представил, что может случиться в нынешний, наконец, понял, что мне предоставляется случай, какого может больше не быть, направился к соседской двери и постучался. Естественно, мне никто не ответил. Я постучал снова. Потом повернул ручку и вошел внутрь. Первое, что я увидел, была пишущая машинка, которая стояла у окна. Но, не успев пересечь комнату, я услышал на лестнице шаги Росса и сделал шаг ему навстречу:

– О, благодарение богу! Вот и вы!

Он удивленно на меня посмотрел:

– Что случилось?

– Сейчас я вам расскажу. Впрочем, не знаю, сумеете ли вы помочь.

– А уж я тем более, – огрызнулся Росс. – Кстати, я тут как раз ответил вам на письмо.

– Да? Ну так давайте мне ваш ответ.

Перебрав бумаги, валявшиеся на письменном столе, он протянул мне одну, небрежно спросив:

– Вам ведь не нужен конверт, верно?

Не глядя, я взял у него листок.

– Так о чем вы сейчас говорили? – спросил он. Мне показалось, что он нервозен больше обычного, подозрителен и пуглив.

Я пересказал ему историю Райта, и по мере того как разворачивалось повествование, он менялся в лице, а под конец резко спросил:

– И кто же такой этот ночной гость?

– Было темно, и рассмотреть его толком Райту не удалось. Но полиция все перевернет, камня на камне не оставит, а отыщет, не сомневайтесь. Вы вполне понимаете, что это значит, не так ли? – Я не отрывал взгляда от его физиономии.

– Ну и что это значит? – пробормотал он.

– Это значит, что либо убил он, и она знает об этом, либо же убила она. Других вариантов нет.

После этого мы долго молчали. Наконец Росс подошел к столу, повертел в пальцах длинный синий карандаш.

– И все-таки, – протянул он, – есть еще некоторые соображения. Мой отец мог быть уже мертв, когда эти двое вошли в дом.

– В пользу этого предположения нет никаких доказательств.

– В пользу любых предположений нет никаких доказательств. Должен признаться, что-то я в толк не возьму, с какой стати вы явились ко мне с этой историей. Я не могу вам помочь. Я ничего не знаю.

– Что? Никаких соображений, кто бы это мог быть?

Я наблюдал за ним, не отводя глаз. Бледный, он покачал головой.

– Я понятия не имел, какова ее частная жизнь, за исключением того, что она была несчастна с моим отцом.

– Что? Она никогда – это очень важно – никогда не намекала, что у нее есть кто-то еще?

– Мне – никогда.

– Важно, что она не упомянула об этом во время процесса.

– Да послушайте вы, осел, как она могла об этом упомянуть? Хуже ничего не придумаешь! В городке вроде Марстона в полдвенадцатого ночи женщина не пригласит мужчину на чашку чаю, особенно если муж только что сказал ей, что намерен вычеркнуть ее из завещания.

– Именно по этой причине могла бы – из духа противоречия. Она кажется мне именно такой женщиной.

– Это было бы глупо.

– Тем не менее. Боюсь, разрушить это свидетельство будет трудновато. Райт записал все в своем дневнике, скорее всего подлинном. С одной стороны, лжесвидетельствовать у него повода нет, а с другой – там десятки позднейших записей.

Он оскалился на меня, как собака, которую слишком долго дразнили.

– Так чем, черт побери, я могу вам помочь?

– Я уже понял, что вы не можете. Но когда дело оборачивается так, как произошло в нашем случае, когда все против нас, надо не пропустить ни единой лазейки.

– Лазейки? – вяло переспросил он. – Знаете, мне кажется, этого не могло быть. Ну, конечно же, не могло. Если ей невмочь было жить с отцом, всего-то и требовалось уйти от него, и все.

– Вдова, получившая наследство, и женщина без средств, оставившая своего мужа, – это, знаете ли, совсем не одно и то же. Почти десять лет она не зарабатывала себе на жизнь. Это я излагаю вам официальную, популярную точку зрения.

– Послушайте, вы сказали, ей следовало сразу же рассказать об этом ночном визитере. Но ведь она даже не понимала сначала, что отец умер не сам по себе, пока эта чертова мисс Кобб не поставила все с ног на голову.

– Ого! И кто это сейчас говорит?

Росс застыл на месте.

– Да, понимаю. До чего же поганое дело! Вам надо, я думаю, теперь услышать ее версию, да? – Он заметался по комнате. – Черт бы побрал этого Райта! Старый дурак! Лезет не в свое дело!

– Боюсь, закрыть рот этому старому дураку нам не удастся.

Он развернулся на пятках:

– Не удастся? Нет? Господи, ну зачем ему, постороннему совсем человеку, вмешиваться во что не просят! И потом, разве это не тот случай, когда его слово против ее?

– Вряд ли это сработает в ее случае. С чего бы ему писать в своем дневнике неправду? Он же не мог знать, что вашего отца утром найдут мертвым.

– Пожалуй. О господи, что же теперь делать?

Определенно: помощи от него никакой. Я и не ожидал, собственно, но отчаяние, которое он так откровенно демонстрировал, раздражало. Я поднялся к себе в комнату, чтобы сравнить машинописный шрифт на письме с угрозой и тем, которое написал мне Росс. «Все, ты попался, цыпленок», – думал я.

Минутой позже я оцепенело откинулся на спинку стула. Шрифты были совершенно разные!

А ведь я так был уверен в успехе, что уже репетировал в уме свою речь в полицейском участке, когда предъявлю там анонимную угрозу и подписанное Россом письмо! Такой поворот вышиб почву у меня из-под ног. Я осмотрел письма еще раз. Я знал, что они одинаковые, я знал, что письмо к Банти напечатано на машинке, которая стоит в комнате Гарри. Но кто мне поверит? Если я покажу тот образец, который сам напечатал, когда беззаконно проник туда, мне скажут: «А где доказательства, что это именно так?» Не говоря уж о том, как будет воспринято то, что я вошел без спроса в чужую комнату и воспользовался чужой машинкой.

Наконец я спустился в холл, где столкнулся с миссис Джаджес.

– Я хотела спросить вас, сэр, – сказала она, – про комнату…

– Она вам нужна?

– Нет, дело не в этом. Я имею в виду комнату мистера Филдинга. Я подумала, вдруг кому-то из ваших друзей понадобится остановиться в Лондоне. Не люблю, знаете ли, держать у себя смешанную публику, а некоторые из газетчиков, которые приходят сюда… Ну, у них, похоже, никакого чувства приличий. Видит бог, бедный мистер Филдинг, пока был жив, никого не интересовал. Пусть бы покоился себе с миром.