– Как говоришь, милок?

– Да все очень просто. Эдик сам работал в милиции. Опытный оперативник, майор, между прочим. Если бы он хотел убить крупную шишку, не то что рядом, но и в том же отеле не поселился бы. Чушь собачья. А чья эта квартира?

– Сдавала ему угол Пелагея, сама у дочери жила, там же и померла, так что после твоего приятеля в квартире никто не живет. Кому она нужна, эта халупа. Нас собираются сносить, но пока только обещаниями кормят.

– Когда это случилось?

– В ноябре, после праздников, а сейчас март на дворе.

– Ладно, бабуси, на квартиру я все же взгляну.

– У тебя ключ есть?

– Он писал, ключ под ковриком или на карнизе дверной коробки. У него же подружка была.

– Мы никого не видели. Он всегда ходил один.

– А вот это очень странно. Чего бы ей прятаться, они же собирались пожениться.

– Даже не слышали о таком, – удивились старушки.

Ключ он не нашел. Значит, здесь кто-то уже побывал и ключик унес. Привычки Эдика Яша знал. У них в зоне была общая раздевалка, но ключ один на двоих. Работали они посменно, Яша с Андреем Забелиным, а Эдик с Лешкой Амбалом.

Дверь не проблема, Бессонов открыл ее перочинным ножом. В квартире и впрямь живым духом не пахло, пыли собралось много, можно пальцем рисовать на гладких поверхностях. В окне зияла аккуратная дырочка. Яков подошел ближе. Стреляли из мощной снайперской винтовки с улицы. Дом старый – две рамы, между ними просвет сантиметров десять. Пуля пробила два стекла. Яша нашел листок бумаги, скрутил его и осторожно просунул узенькую трубочку в оба отверстия, после чего глянул в дырку, как в подзорную трубу. Теперь он мог понять траекторию полета пули. Стреляли с балкона пятого этажа. Выходить на балкон с винтовкой можно только ночью. Впрочем, в ноябре темнеет рано и двор пустеет. Дом напротив недалеко, тут не надо быть снайпером, любой не промахнется, если в комнате достаточно света. Балкон Яша запомнил. Осмотрелся. Прошел на кухню и проверил помойное ведро. Все необходимое при обыске забрали, в этом он не сомневался, но те, кто делал обыск, не знали привычек хозяина и не учитывали, у кого делают обыск. Эдик пережил не одну облаву в зоне и знал, куда прятать заточки. И еще – он был опытным сыскарем.

В ведре нашлась любопытная штука. Рамка для фотографии с ножкой. Стекло разбито, снимка нет. Рамка крупная, такую в женскую сумочку не сунешь. Менты не стали бы бить стекло и вынимать фотографию, а забрали бы ее целиком, там же отпечатки. Кто мог быть на снимке? Эдик не любил свои портреты, даже в зеркало не смотрелся. Считал, не на что смотреть. Фото любимой – другого варианта быть не могло. Парень восторженно писал о своей Анюте. По логике вещей, снимок могла вынуть она. Но зачем? Да еще таким варварским способом? И сделала это до приезда милиции. Допустим, что так, рассуждал Яков. Оправдать Анну можно, если она пришла к Эдику ночью или поздним вечером и наткнулась на его труп. Что делают люди в таких случаях? Вызывают милицию. Что делает Анна? Убирает все, что может связать Эдика с ней, запирает квартиру и уносит с собой ключ. И тут ее можно понять – не хотела ввязываться в неприятности. Возникает другой вопрос. Она и раньше скрывала свою связь с Эдиком? Никто из соседей никогда ее не видел, последние два месяца они жили раздельно. Причины их раздора погибший друг в письмах не объяснял, но писал, что невеста теперь только навещает его, как больного в госпитале. Худшее, что можно предположить, – Анна знала, чем их история закончится. А если так, то она имеет непосредственное отношение к убийству Сутягина. Вывод смехотворный, но имеет право на существование. Яков ничего не знал о невесте друга. Восторженные отзывы о ней самого Эдика могли быть заблуждением, ошибкой. Любовь – наркотик, ты видишь в любимом только то, что хочешь видеть.

Яков зашел в туалет, встал на унитаз и снял с крохотного вентиляционного отверстия проржавевшую решетку. Пошарив, нащупал что-то похожее на коробку и достал ее. Это была обычная обувная коробка из-под женских туфель. Он спрыгнул на пол и прошел в комнату.

В коробке лежали письма из колонии и фотографии. Значит, Эдик скрывал от Анны их переписку. Сверху – записка без конверта и имени адресата, но Яков все и так понял.

«Если ты нашел эту записку, значит, со мной что-то случилось, а еще это говорит о том, что ты все же приехал. Скорее всего, я пишу глупости. Просто у меня плохое предчувствие. Не зря же я дал тебе адрес, по которому ты находишься. В моей жизни творится много странного. Мне платят неплохие деньги за работу, которая никому не нужна. Живу, ем, сплю, иногда с Анной, но все время чего-то жду. Она меня не любит, я это чувствую. Анна не собирается выходить за меня замуж. Тогда что я здесь делаю? Кому нужен такой мужик, как я? Ничего у меня нет, кроме темного прошлого. Нет ни настоящего, ни будущего. Думаю, мы с тобой больше не увидимся, мне в спину холодом дует, будто из могилы. Если Анна выйдет за меня замуж, я эту коробку сожгу, если нет, попробуй взглянуть на все со стороны, но только не приближайся на короткое расстояние. Я не такой умный, как ты или Андрюша Забелин, твой напарник, но тоже немного соображаю. Во что-то я вляпался. Дерьмо с обуви не очищается, и я продолжаю его месить. Уходить уже поздно и некуда. Будь что будет. Такова судьба всех нас, неприкаянных. Скажу главное: о тебе знают, тобой интересовались, тебя ждут. Скорее всего, ты займешь мое место, кто-то – твое, а кто был до меня? Сколько веревочке ни виться, а конец найдется. Только я не знаю, кто поставит точку».

Записку Яков сжег, пепел бросил в унитаз, после чего занялся фотографиями. Их было много и, скорее всего, их делал сам Эдик, сопровождая комментариями на обратной стороне. Его собственная фотография была единственной, сделанной в фотоателье. Хорошего качества портрет. Комментарий гласил следующее: «Это я, Эдуард Коротков, по паспорту Кротов». Следом шла серия фотографий Анны. Было понятно, что она не позировала, а снимали ее незаметно, и вряд ли женщина даже догадывалась об этом. Потом был странный снимок, сделанный в милицейском управлении. Дальний план, доска почета. Снимки на ней неразличимы, но два подчеркнуты. Эти же портреты в увеличенном виде сфотографированы с близкого расстояния. Тут лица просматривались четко: женщина в форме майора милиции, на обратной стороне написано: «Начальник паспортного стола Лидия Егоровна Соснина. Я ее знал как своего работодателя Лидию Ивановну. Она же мне делала документы. Форму надевает только на работу. Темная лошадка. С ней меня свела Анна, так что их общие фотографии в кафе вполне объяснимы». Эти снимки тоже были в коробке. Фото мужчины с той же доски почета подписано коротко: «Майор Степан Яковлевич Соснин, оперуполномоченный по особо важным делам (муж Лидии). Меня с ним не знакомили». Было еще несколько снимков какого-то типа лет сорока и довольно приятной внешности. «Неизвестный, но часто общается с Лидией, очень осторожный, снимать его трудно. Скользкий, как лед. Ведет себя так, будто он агент вражеской разведки. Нет комментариев».

– Молодец, Эдик. Хорошо поработал, – пробормотал сквозь зубы Бессонов. – Но для чего ты ходил в фотоателье и фотографировался? Думаешь, я увижу, кто дул тебе в спину?