Ответственный за проведение пионерского похода

Саня Буртиков»

Вожатый Виктор Александрович мне на прощание сказал, что я вполне могу время от времени в лагере появляться. Только вот почему время от времени – это мне было непонятно. И вообще было непонятно, что значит – время от времени? Сейчас, например, могу я там появиться или нет? А завтра могу? А если сегодня и завтра не могу, то когда могу? В конце концов, если я с ними в поход ходил, значит, и в лагерь могу пойти…

И я через забор перелез, ведь еще неизвестно, как часовые отнесутся к этому моему рассуждению.

Нервы у меня были напряжены. Я, сколько себя помню, всегда по этой лагерной территории с напряженными нервами ходил.

И вот с такими напряженными нервами встречаю я возле кухни Саньку. Он, как меня увидел, сразу стал мне котлету совать, можно подумать, он только и делает, что эти котлеты ест. Я как раз о том думал, что не только он может плясать, петь и все такое… И ничего сложного нету показывать, как пыхтит паровоз и стреляют крупнокалиберные пулеметы…

– Убери, – говорю, – свою котлету.

Он ее сейчас же в рот убрал.

Жует и улыбается.

Съел котлету и говорит:

– Во фрукт! Котлету не хочет.

– Знаешь что, – говорю, – я не хуже тебя умею разные штуки выкидывать, разные там пляски, песни разные там…

– Ну и что? – говорит.

– А то, – говорю, – что я не хуже тебя плясать умею!

Он, представьте себе, обрадовался.

– Серьезно умеешь? Что же ты мне раньше об этом не сказал?

Мне вдруг неудобно стало, вроде я ему завидую.

– Что же, по-твоему, я должен ходить и всем докладывать, так, что ли?

– Зачем же всем? Другу-то своему мог сказать? Зачем же от друзей свои способности скрывать? Во фрукт!

Мне эти его усмешки и разное там кривлянье ух как надоели!

– Если ты еще раз меня этим фруктом назовешь, – говорю, – я с тобой разговаривать больше не буду…

– Так это же у меня привычка такая!

Он подпрыгнул, в ладоши хлопнул и как заорет:

– Во фрукт!

Я даже не знал. Обижаться на него или нет, и решил не обижаться. Тем более он у меня тоже привычку нашел, не буду говорить какую.

После всех этих разговоров мы с ним соревноваться пошли. Кто дольше спляшет.

Я думал, мы на сцену в клуб пойдем, а мы в баню пошли. Пыли, говорит, там нету и пол дощатый. Тихо и спокойно. Пляши себе, сколько твоей душе угодно. Подходящее он все-таки место нашел для соревнования. Мне бы никогда такая идея, насчет бани, в голову не пришла. Нет, он, конечно, способный человек, что там и говорить. Зря все-таки я полез с ним соревноваться… И чего это меня дернуло хвалиться, что я плясать умею! Как раз я плясать не умею. Спляшу как могу. Главное, на дыхание напирать, чтобы его переплясать. В конце концов, он не какой-нибудь там знаменитый плясун из Грузинской Республики…

Пришли мы в баню, а там топится. А он не заметил, что ли, говорит:

– Ну, давай начнем!

– Жара-то, – говорю, – какая! Как же мы здесь плясать будем?

– Зато пыли нет, – говорит.

– Ведь душно, – говорю.

– Пока мы тут разговаривать будем, еще душней будет, давай начнем.

– А дышать?

– Да давай начнем, а там видно будет.

– Ну, нет, – говорю, – я плясать не буду, сдохнуть можно!

– Ага, – говорит, – дышать не можешь! Испугался!

– Нисколько, просто мне здесь жарко.

– А мне не жарко? Мы с тобой, по-моему, в одинаковых условиях находимся. Спляшем и уйдем. Давай начнем, пока еще жарче не стало, нечего пустыми разговорами заниматься! Ты просто, я вижу, увиливаешь, вот и все!

Я не на шутку разозлился и говорю:

– Давай, пожалуйста, начнем!

Мы встали рядышком, друг на друга покосились, не знали, как начать, а после он крикнул:

– Концерт пляски!

В бане голос раздался глухо и как-то странно.

И мы заплясали. Я два раза поскользнулся, пол был мокрый, но быстро вскакивал, как будто и не падал. Тем более что он тоже поскользнулся. Оказалось, уж не так-то трудно с ним соревноваться, нужно было только начать, а там пошло, а когда он выкрикивал «оп-ля!», я тоже выкрикивал «оп-ля!», ничего в этом такого сложного не было.

Он не останавливался, и я тоже не останавливался, зачем же мне останавливаться, если он не останавливается. Я на него только косился все время, чтобы его из поля зрения не упускать.

Мы вовсю плясали, когда дверь отворилась и вошел начальник лагеря.

– Что там за стук? Что происходит? – спрашивает.

Когда он зашел, мы не видели, только когда он спросил, мы услышали.

Он громко так сказал, во весь голос. А так мы его совершенно не заметили.

Мы остановились.

Санька говорит:

– Мы репетируем.

Он удивленно спрашивает:

– Что репетируете?

– Художественную самодеятельность, – говорит Санька.

– Да вы что, в своем уме?

– В своем, – говорит Санька, – мы с ним соревнуемся.

Начальник лагеря рукой взялся за голову и говорит:

– Здесь?

– А здесь пыли нет, – говорит Санька.

– Пыли нет? – говорит начальник. – Какой пыли?

– Нету пыли, и все! – говорит Санька.

Тогда начальник лагеря спокойно так, тихо говорит:

– Вы, ребята, мне вот что скажите: вот здесь, сейчас, вы плясали или нет?

– Плясали, – говорит Санька.

– Ведь здесь же стоять невозможно, не то что плясать…

– Отчего же невозможно, – говорит Санька, – вы же стоите.

Начальник лагеря развел руками и говорит:

– Удивительные дети!

Он посторонился, а мы с Санькой вышли. Он даже меня не узнал, вот что удивительно!

– Здорово ты все-таки тогда в бане сплясал, – сказал Санька, – я был так удивлен, что всю ночь не спал.

Я стоял возле автобуса, а Санька из окошка выглядывал.

– Имей в виду, – говорил он, – завтра все участники похода в городе встречаются, а потом все в кино пойдем, на какую-нибудь новую картину…

– Мне за этот поход так влетело… – говорю.