Набоков прийти на встречу согласился. За столиком в кафе советский писатель расписывал ему жизнь в современной России и уговаривал возвратиться. Тарасова-Родионова знали по роману «Шоколад» – о безвинно пострадавшем чекисте, который героически соглашается, что его следует расстрелять во имя сохранения авторитета партии. Набоков затронул тему творческой свободы, которую Тарасов-Родионов никак не мог ему гарантировать. Неожиданно к ним по-русски обратился бывший белый офицер. Испугавшись, что его подставили, представитель Советов сбежал из кафе. Впрочем, Набоков, похоже, с самого начала не воспринимал эти переговоры всерьез. Он позволял своим персонажам безнадежно мечтать о России, но сам в Советский Союз не собирался.

2

Спираль истории делала новый виток, повторяя все то, что Набокову пришлось пережить в последние годы в России. В Германии назревала гражданская война. Законы, запрещавшие нацистские фракции в парламенте, то принимали, то отменяли; на улицах то и дело вспыхивали стычки; немецкие коммунисты, теряя политическую почву под ногами, решались на крайние меры. В Германии и за ее пределами только и говорили, что о забастовках, потасовках и перестрелках. Один англо-немецкий экспат с болью рассказывал, что его страна превратилась в «зловещий и опасный персонаж», затмивший на мировой сцене даже Россию.

В результате политического компромисса в 1933 году Гитлер занял пост канцлера, и нацисты получили контроль над полицией. После поджога Рейхстага в феврале и прошедших в марте выборов популярность нацистской партии взлетела до небывалых высот. Принятые на этой волне законы окончательно закрепили за Гитлером полномочия диктатора.

Нацисты не скрывали своих намерений и без проволочек приступили к делу. За два дня до того, как Гитлер получил всю полноту власти в Германии, Генрих Гиммлер в официальном сообщении для прессы объявил о создании концентрационного лагеря в Дахау. Лагерь, объяснил он, рассчитан на пять тысяч человек и должен вместить «всех коммунистов», а также социал-демократов, которые «угрожают государственной безопасности». Через несколько месяцев Дахау стал для Европы и Америки символом зверства, а для непослушных немецких детей – убедительной страшилкой.

Пока нацисты устраивали новые трудовые лагеря и тюрьмы, способные вместить их левых политических оппонентов, газетчики уже не стеснялись называть некоторые из наиболее удаленных объектов «Сибирью немецкой революции». Аугсбургская полиция арестовала лидеров социал-демократической партии, хотя признала, что против них нет никаких обвинений. Как объяснили чиновники, социал-демократы подлежали «превентивному заключению».

Мишенью нацистов была не только политическая оппозиция. Следующей их жертвой стали евреи. Их увольняли с работы, в их квартиры вламывались погромщики, их избивали на улице. Людей, тела которых полиция находила на окраинах городов, объявляли неопознанными самоубийцами.

В мае 1933 года Вера Набокова, возвращаясь домой, увидела один из тех костров, в которых по всей стране сжигали труды еврейских и других «неполноценных» авторов. Среди книг, уничтоженных в тот день в Берлине, были произведения Карла Маркса, Бертольда Брехта, Томаса и Генриха Маннов и труды Магнуса Хиршфельда, еврейского поборника прав сексуальных меньшинств и основателя Института сексуальных наук, в журнал которого В. Д. Набоков однажды написал статью. Клубы и культурные организации геев и лесбиянок спешно закрывались, и Хиршфельд, находившийся во время этого светопреставления в Америке, в Германию так и не вернулся. Увидев у костра первые симптомы грядущего безумия – поющую толпу, праздничные танцы и упоение ненавистью, – Вера пошла дальше.

Владимир тоже имел возможность ощутить, как изменилась жизнь. Придя однажды в берлинский Дворец спорта, где они с Георгием Гессеном любили смотреть боксерские матчи, он увидел развешанные повсюду нацистские лозунги и флаги. Именно на этой арене Гитлер произносил потом свои пламенные речи, именно здесь толпы вскидывали руки и кричали «Хайль!» Рядом стрекотали кинокамеры, под чутким руководством Йозефа Геббельса запечатлевая исторические мгновения.

Антисемитизм нацистов оказался созвучен настроениям наиболее реакционных русских эмигрантов. Когда в 1933 году Ивану Бунину присудили Нобелевскую премию по литературе, Союз русских писателей устроил в его честь банкет. Бунин жил в ветхом домишке на юге Франции, но во время празднований неожиданно появился в Берлине. Перед банкетом один русский бизнесмен и издатель объявил, что не следует предоставлять слово Иосифу Гессену и Набокову – «жиду и полужиду». Набоков и Гессен проигнорировали его замечание и выступили с поздравительной речью в адрес Бунина.

Недоброжелатели Сирина заявляли, что его испортило сотрудничество с еврейскими редакторами «Современных записок»: «Воспитанный среди обезьян, он сам стал обезьяной». После женитьбы на Вере записывать Набокова в евреи стали все кому не лень. Знакомые обвиняли Набокова в том, что в браке с Верой он «совсем опархатился», и наговорили ему гадостей на десятки лет вперед.

Но Набоков и не думал отступаться от филосемитизма. На следующий день после объявления нацистами бойкота еврейскому бизнесу Набоков с другом разгуливали по улицам и специально заходили во все еврейские магазины, которые еще были открыты, хотя привлекать к себе внимание властей становилось все опаснее.

Поначалу Гитлер соблюдал видимость приличий, призывая сторонников воздерживаться от уличного насилия, но все понимали фальшь его слов. Нацистов за то и поддерживали, что они обещали перечеркнуть пятнадцать лет позора после поражения в войне. Но, как отмечалось в редакционной статье The New York Times, масштабы нагнетания расовой ненависти возвращали немецкое государство скорее в европейское Средневековье – или в царскую Россию.

3

Свой следующий роман Набоков начал писать под аккомпанемент репортажей о тюрьмах, ссылках, принудительном труде, лагерях и казнях в России и Германии. «Дару» суждено было стать книгой в книге – историей вымышленного русского эмигранта, который являет миру свой талант, работая над биографией реального писателя-демократа Николая Чернышевского. Легенда русского либерализма, Чернышевский уже больше ста лет вдохновлял борцов за свободу, равенство и братство. На него равнялся не только Ленин, но и эсеры, опубликовавшие в Париже столько набоковских произведений. Если в «Отчаянии» Набоков лишь намекал на существование концентрационных лагерей Первой мировой, то в «Даре» намеревался перейти к описанию одного из известнейших мест лишения свободы в досоветской России.

Писатель потратил больше года на изучение биографии Чернышевского, притом что основные вехи его легендарной жизни были хорошо известны. Арестованный в 1862 году за незаконную политическую деятельность, Чернышевский был брошен в Петропавловскую крепость, где написал «Что делать?» – роман, ставший своего рода образцом для революционеров-идеалистов вплоть до самой Октябрьской революции. Проведя год в петербургской тюрьме и пережив гражданскую казнь, Чернышевский был сослан в Забайкалье, на Нерчинскую каторгу, а последние годы доживал изгнанником в Вилюйске и Астрахани.

Набоков, не желая пересказывать известные факты, акцентировал внимание на деталях, забытых публикой. Он проследил невероятный путь рукописи знаменитого романа Чернышевского: врач, состоявший при Петропавловской крепости, тайком вынес ее из тюрьмы, потом она выпала из саней на снег, но была найдена чиновником, который не услышал тихого голоса Набокова, безнадежно кричащего из будущего: «Уничтожь!»