Четвертого июня 1898 года в театре «Сочиале» в городке Тренто Карузо выступил в итальянской премьере оперы Ж. Массне «Сафо», написанной по одноименному роману Анатоля Франса, где тенор исполнил роль Джанни (Жана). В письме композитор сердечно благодарил певца и выражал надежду на дальнейшее сотрудничество. Таким образом, имя Карузо приобретало популярность не только среди итальянских композиторов, но и их зарубежных коллег.

А 2 июля 1898 года у Ады и Энрико родился сын, которого назвали в честь Рудольфа, персонажа пуччиниевской «Богемы» — оперы, сблизившей его родителей. 4 июля Карузо зарегистрировал рождение сына в муниципалитете Милана. Он вписал свое имя в качестве отца, но заявил (по причинам, о которых говорилось выше), что ребенок родился от не состоящей в браке женщины, имя которой неизвестно. Соответственно, вместо имени матери в свидетельстве о рождении значилось «n. n.» (не известна!). Мальчика крестили 7 июля; его крестными родителями стали Рина Джакетти и дирижер Джованни Дзуккани. Полное имя его было Родольфо Марчеллино Джузеппе Карузо, однако на всю жизнь за ним закрепилось прозвище, которое ему сразу же придумал Энрико: Фофо. Эта форма настолько вошла в семейный обиход, что в кругу родственников мальчика уже никто иначе не называл, даже когда он повзрослел.

Рождение Фофо стало радостным событием для семьи. Синьора Джакетти и ее младшая дочь приехали в Милан, чтобы помогать по хозяйству. Рина обожала ребенка, перенеся всю безответную (на тот момент!) любовь с Энрико на его сына. Она относилась к мальчику по-матерински и была счастлива заботиться о нем; когда у Ады закончилось молоко, ребенок брал бутылку только в том случае, если Рина держала рядом грудь, заставляя младенца думать, что его кормит мать. Единственным человеком, который не был в восторге от малыша, оказалась… сама Ада! Рождение Фофо в корне изменило жизнь молодой женщины, и далеко не все перемены были ей по душе. С каждым годом охлаждение матери к сыну только усиливалось и закончилось в итоге полным разрывом отношений.

Вскоре после рождения сына Карузо неохотно отправился в Ливорно, где все напоминало ему о счастливом времени начала романа с Адой. Его выступления в «Паяцах» имели оглушительный успех. На одном из спектаклей побывал Умберто Джордано. Энрико старался петь как можно лучше, чтобы понравиться композитору. Он надеялся, что тот после спектакля заглянет к нему в гримерную. Джордано тогда не пошел приветствовать тенора, однако составил о нем вполне определенное мнение.

К моменту, когда Карузо вернулся в Милан, все только и говорили о долгожданном событии: после перерыва вновь открывался театр «Ла Скала». Это могло стать серьезным ударом для театра «Лирико» и для Сонцоньо, который чувствовал себя до этого полноправным королем миланской оперной жизни. Оправившись от финансовых и организационных проблем, вызванных кризисом, театр «Ла Скала» начинал новую жизнь. Во многом это было связано с тем, что художественным руководителем театра стал Артуро Тосканини. В это время «Ла Скала» управляли четверо: герцог Гвидо Висконти, генеральный директор Джулио Гатти-Казацца, композитор Арриго Бойто и Тосканини. Гатти-Казацца вспоминал, как знаменитый миланский театр переживал кризис: «От оперных спектаклей пришлось отказаться, средств и субсидий не хватало на самые необходимые расходы. В театре не было ни хора, ни балета, ни оркестра, ни балетной школы. Отсутствовали и декорации, и декораторы. Все надо было создать с самого начала. Издательства держались в стороне, газеты тоже были не очень дружелюбно настроены. Бухгалтерские документы, по которым можно было бы судить о доходах и расходах театра за последние годы, исчезли: прежние импресарио забрали с собой все бумаги, до последнего листка. При этом беспорядке уже не было времени на подготовку сезона…

Тосканини отлично знал положение в „Ла Скала“, но все же согласился взять на себя художественное руководство. Его натура бойца радовалась возможности начать все заново. Ему была предоставлена полная и абсолютная свобода, какой ни один дирижер ни в одном театре Италии до сих пор не имел. Его мнение признавалось неоспоримым, и в выборе репертуара, и в формировании оркестра, и в приглашении певцов. Все стороны жизни театра попадали под его контроль. Он один мог устанавливать количество репетиций и единолично решать вопрос, готов ли спектакль»[109].

Менеджер и дирижер — каждый в своей области — приступили к реорганизации всего уклада театра. Наступило, как впоследствии скажут, «золотое десятилетие» «Ла Скала», закончившееся в 1908 году с уходом знаменитого тандема в «Метрополитен-опера». В труппу вновь стали стекаться выдающиеся певцы, в том числе и те, которые до этого были под эгидой Сонцоньо. Деятельность Тосканини на посту художественного руководителя «Ла Скала» быстро вернула театру славу ведущего оперного дома Европы.

Тем временем Карузо продолжал выступать в театре «Лирико». Так, семь раз он появился на сцене в «Богеме» Леонкавалло, продемонстрировав немалую вокальную силу и яркий актерский темперамент. Созданный Энрико образ привел композитора в восторг. После первого представления он бросился за кулисы, обнял и расцеловал певца. И все же, несмотря на успех отдельных исполнителей, «Богема» не пользовалась популярностью и не могла конкурировать с блистательной постановкой одноименной пуччиниевской оперы в «Ла Скала». Оправдывался прагматичный подход Гатти-Казаццы: хорош только тот спектакль, который привлекает публику. Произведения Пуччини становились все более популярными, и, кажется, на тот момент уже ни у кого не оставалось сомнений, что именно создатель «Манон Леско» является наиболее яркой фигурой среди всех современных композиторов. Сонцоньо ничего не оставалось, как выстраивать репертуар подведомственных ему театров на основе «классики». В то же время он не терял надежды на то, что рано или поздно появится композитор, чьи произведения смогут конкурировать по популярности с операми Пуччини.

В 1897 году издатель решил сделать ставку на новую оперу Умберто Джордано «Федора». В мировой премьере должны были принять участие выдающиеся певцы: баритон Дельфино Менотти, Джемма Беллинчони и Роберто Станьо (после сенсационного успеха «Сельской чести», в которой супруги исполняли главные партии, Сонцоньо полагал, что их участие будет добрым знаком и для признания публикой «Федоры»), Во время работы над «Федорой» композитор нередко жил у Станьо и Беллинчони. Как вспоминала много позднее Джемма, Джордано вел в то время довольно беспечный образ жизни (он был моложе обоих супругов — в момент работы над оперой ему едва исполнилось тридцать лет). Чтобы композитор не ушел в «загул», Станьо не раз приходилось закрывать его в комнате и выпускать лишь после того, как он выполнял дневную «норму» по написанию музыки. Джордано уже заканчивал оперу, когда в конце апреля 1897 года в возрасте 56 лет от сердечного приступа внезапно умер Станьо. Это была огромная потеря для музыкальной жизни Италии. Тенор был невероятно разносторонним и глубоким исполнителем и находился в прекрасной форме. О диапазоне его возможностей говорят столь разные партии репертуара, как Дон Оттавио в «Дон Жуане» Моцарта, Эльвино в «Сомнамбуле» Беллини, Дженнаро в «Лукреции Борджа», Рауль в «Гугенотах» Мейербера, Фауст и Ромео в операх Гуно, Отелло и Манрико в операх Верди, Лоэнгрин и многие другие. Композиторы с удовольствием поручали ему участие в премьерах опер — уж если пел обожаемый итальянцами Станьо, то это гарантировало как минимум успех первых представлений. Джордано, как и многие его коллеги, был потрясен смертью друга. Тяжело переживала потерю и Беллинчони, которая оказалась вдовой всего в 33 года[110]. Несмотря на значительную разницу в возрасте супругов их брак был очень счастливым. Для Джеммы Станьо был не только мужем, но наставником, партнером и высшим художественным авторитетом, способствовавшим превращению богато одаренной девушки в одну из самых выдающихся певиц мировой оперной сцены.