Религиозное умиротворение

Политическое примирение было бы невозможно без разрешения религиозных конфликтов. Трон и алтарь составляли при старом режиме единое целое. Вот почему члены Учредительного собрания решили, что с помощью Гражданской конституции духовенства им удастся реформировать одновременно и церковь, и государство. А поскольку церкви всегда казалось, что ее интересы совпадают с интересами монархии, революционеры стали проводить малопопулярную политику искоренения христианства. Увы, термидорианцы слишком поздно додумались до отделения церкви от государства, обернувшегося к тому же настоящей катастрофой для конституционного духовенства, полностью лишившегося как официальной поддержки, так и государственных субсидий. И вот результат: сильно поредевший клир разделился на конституционалистов и оппозиционеров, храмы конфисковывались и распродавались (Мишле вспоминает, что родился в церкви Непорочных Дев Сен-Шомон на улице Сен-Дени, в которой его отец разместил типографию), в Париже и провинции ослабла вера. Положение французской церкви должно было выглядеть безнадежным в условиях, когда обездоленный Пий VI доживал в плену у Директории свои последние дни. Казалось, что настал Апокалипсис, что близится конец света. И все же церковной элите удалось выжить, массы сохранили приверженность внешним формам религиозности (колокольный перезвон, песнопения и латынь), которых не смогли подменить ни теофилантропия[12], ни богослужение на десятый день декады. Результаты борьбы за искоренение христианства, довольно ощутимые в городской среде, оказались ничтожными в деревне. Из всего спектра антиклерикальных свобод крестьянин воспринял лишь то, что его устраивало: смягчение некоторых «табу» в половой сфере и отмену церковной десятины. Вот почему новая власть не могла игнорировать религиозную проблему, от решения которой зависела ее дальнейшая судьба.

Католики, во всяком случае в Париже, без энтузиазма встретили государственный переворот, явно не суливший ощутимых перемен в религиозной политике, поскольку у власти остались все те же члены Конвента и идеологи. Гадали о намерениях Первого Консула, но вполне вероятно, что и сам Бонапарт не имел никакой определенной программы в отношении церкви, кроме понимания того, что эта проблема требует безотлагательного решения.

Перед ним открывались два пути: пустить дело возрождения религии на самотек, освятив тем самым факт отделения церкви от государства, или, заключив соглашение с главой христианского мира, положить конец конфликту, увенчав себя лаврами миротворца. Если часть идеологов готова была оказать предпочтение первому варианту, темперамент и расчет решительно склоняли Бонапарта ко второму. Трудности, связанные с решением вопроса о границах влияния папы на французскую церковь, о возвращении церкви ее имущества, о возрождении духовно-монашеских орденов, не могли отпасть сами собой. Первому Консулу было тем более важно начать переговоры с папой, что они позволили бы ему не только отвратить верующих католиков от Бурбонов, но и упрочить авторитет новой власти. В своем отчете о Конкордате Порталис замечательно емко выразил умонастроение Первого Консула: «Интересы правопорядка и общественного спокойствия не допускают того, чтобы решение вопроса о религиозных институтах было передано на усмотрение церкви». Религия могла стать эффективным сдерживающим началом. Не стремился ли Бонапарт, наряду с достижением миротворческих целей, подчинить себе галликанскую церковь? Скорее всего не вера, а трезвый политический расчет руководил Первым Консулом. Впрочем, здесь не место поднимать вопрос о религиозных взглядах Бонапарта.

Первые же политические шаги, предпринятые консулами, свидетельствовали о намерении правительства положить конец гонениям на церковь. Постановлением от 28 декабря 1799 года неотчужденные храмы передавались в распоряжение «гражданам коммун, во владении которых они находились до первого дня января II года». Они могли быть открыты для верующих постоянно, кроме последнего дня декады. Это постановление совпало с Днем года. «У дверей храмов наблюдалось большое скопление народа, — читаем в одном полицейском донесении. — Закрытые прежде церкви вновь распахнули свои двери на радость толпы, состоящей из представителей обоего пола. Люди пожимали друг другу руки и целовались». То было время, когда еще не возбранялось интересоваться истинными намерениями Первого Консула. Перед вторым итальянским походом Бонапарт поделился ими с Талейраном: «сговориться с новым папой» Пием VII, избранным неутомимым конклавом 14 марта 1800 года.

Переговоры с Римом

Победа при Маренго, упрочив власть Бонапарта, позволила ему приподнять завесу над своими замыслами. 18 июня, отдав распоряжение о проведении торжественного богослужения в миланском соборе, не столько для того, чтобы, как писал «Бюллетень резервной армии», «произвести впечатление на народы Италии», сколько в расчете на французскую общественность. 25 июня он сообщил в Верчелли кардиналу Мартиниану о своем намерении начать переговоры с папой. Эта новость немедленно достигла Рима. Пий VII, не заблуждаясь относительно ожидавших его трудностей, в целом поддержал идею переговоров.

Монсеньор Спина, архиепископ Коринфский, был приглашен Бонапартом в Париж. Заручившись согласием Курии, 5 ноября он прибыл в столицу. Только здесь узнал он имя своего будущего визави — бывшего генерального комиссара армий в Вандее Бернье, которому Бонапарт поручил вести переговоры под наблюдением Талейрана. Последний не мог принять в них непосредственного участия, так как, проголосовав в свое время за принятие Гражданской конституции духовенства, лишился духовного сана. В том же положении оказался и лидер конституционалистов Грегуар, всегда настойчиво призывавший не доверять коварной дипломатии Ватикана. В отличие от них у Бернье было более солидное прошлое, а также достоинства прирожденного дипломата, которые очень ему пригодились: начавшиеся в ноябре переговоры затянулись на несколько месяцев. Бернье сумел проявить терпение. Ему удалось обеспечить политическое примирение в Вандее и положить конец религиозным конфликтам. Больше чем все генералы, вместе взятые, он способствовал росту престижа Бонапарта. Очень скоро переговоры уперлись в вопрос об отставке епископов. С «конституционными» епископами все было просто, куда сложнее обстояло дело со старыми кадрами священнослужителей, которым папа предложил снять с себя духовный сан. Вправе ли был Пий VII требовать этой жертвы от тех, кто, несмотря на преследования, пытался сохранить верность папскому престолу? Второе осложнение: Рим выражал пожелание, чтобы католицизм был объявлен государственной или, по крайней мере, «главенствующей религией». Между тем французская сторона не могла не считаться с общественным мнением, которое не потерпело бы столь откровенного возврата к прошлому. И последнее: вопрос о церковных владениях, распроданных во время революции под видом национального имущества. Папа соглашался не требовать их возврата, однако предстояло оговорить форму возмещения ущерба. Общей сумме компенсации Бонапарт предпочел вариант, при котором государство брало бы на себя материальную заботу о духовенстве, переведя священнослужителей на оклады. Это был ловкий маневр, обеспечивавший превращение епископов и кюре в «функционеров».