— О господи, нет! Только не это! — незамедлительно откликнулся Драгошани. — “Мой господин” вполне меня устраивает, спасибо, — он тоже рассмеялся. — Пойдемте, вы покажете мне эту вашу “английскую” комнату...

Кинковши повел его от “Волги” к высокому с остроконечной крышей зданию гостиницы.

— Комнаты, — ворчал он, — о, у меня много комнат. По четыре на каждом этаже. Если хотите, можете снять сразу несколько.

— Одной вполне достаточно, — ответил Драгошани, — если, конечно, при ней есть ванна и туалет.

— А, апартаменты! Тогда это будет верхний этаж. Комната с ванной и туалетом под самой крышей. Очень современно.

— Не сомневаюсь, — уже мягче ответил Драгошани. Нижний этаж дома был оштукатурен, и в песочного цвета штукатурку вдавлены камешки. Возможно, это было связано с поднимавшейся снизу сыростью. Стены верхних этажей были каменные. Дому, должно быть, исполнилось не менее трехсот лет. Это Драгошани вполне устраивало, поскольку облегчало возможность вернуться в прежние времена, к истокам происхождения и даже раньше.

— Сколько лет вы отсутствовали? — поинтересовался Кинковши, вводя его в дом и провожая в одну из комнат первого этажа; затем добавил:

— Вам придется побыть немного здесь, пока я приготовлю для вас комнату наверху. Час-два, не больше.

Драгошани сбросил ботинки, повесил пиджак на спинку деревянного стула и упал на кровать — в пятно солнечного света, проникавшего в комнату сквозь овальной формы окно.

— Я не живу здесь уже полжизни, — сказал он, — но мне всегда приятно сюда возвращаться. Последние три года я приезжал сюда каждое лето и буду приезжать еще четыре года.

— О? Вы уже спланировали свое будущее? Еще четыре года? Звучит чересчур определенно. Что вы имеете в виду?

Драгошани лег на спину, закинул руки за голову и, полуприкрыв от яркого солнца глаза, посмотрел на собеседника.

— Исследовательская работа, — ответил он. — История здешних мест. Поскольку я могу проводить здесь не более двух недель в году, мне понадобится еще четыре года.

— История? Эта страна вся пронизана историей. Но это ведь не ваша профессия? Я имею в виду, что не историей вы зарабатываете себе на жизнь?

— Нет, — покачал головой человек на кровати. — В Москве я работаю... в похоронном бюро. Это была почти что правда.

— Да... — пробормотал Кинковши, — это всем когда-нибудь нужно. Ну что ж, я пойду подготовлю для вас комнату. И распоряжусь относительно еды. Если вам понадобится туалет, он здесь рядом, в коридоре. Чувствуйте себя, как дома...

Ответа не последовало. Взглянув на Драгошани, он увидел, что глаза его закрыты — в комнате, освещенной теплыми лучами солнца стояла тишина. Кинковши взял ключи от машины, брошенные гостем в ногах кровати, потихоньку вышел из комнаты и мягко прикрыл за собой дверь, уходя он еще раз оглянулся: Драгошани спал, грудь его равномерно поднималась и опускалась. Это хорошо — Кинковши улыбнулся и кивнул сам себе головой. Он явно чувствует себя здесь, как дома.

* * *

Каждый раз, когда Драгошани приезжал сюда, он поселялся на новом месте. Всегда неподалеку от того городка, который он считал своим домом — в пределах его досягаемости, но подальше от места, где жил в прошлый раз, ведь его могли увидеть и узнать по предыдущему визиту. Он подумывал о том, чтобы воспользоваться вымышленным именем, псевдонимом, однако отказался от этой идеи. Он гордился своей фамилией, возможно даже вопреки ее происхождению. Не потому вовсе, что он что-либо имел против городка Драгошани, географического источника фамилии, но вопреки тому, что он был найден там. Что касается родителей, то своим отцом он считал практически неприступную гору, возвышавшуюся на севере, в Трансильванских Альпах, а матерью ему была черная плодородная земля.

Относительно своих настоящих родителей у него была собственная теория — он считал, что, поступив таким образом, они сделали лучшее, что могли. Он воображал, что они были румынами, цыганами, любившими друг друга молодыми людьми, принадлежавшими к враждующим между собой кланам; их любовь не в силах была преодолеть застарелую ненависть и вражду. Но они любили друг друга, потом родился Драгошани, и они оставили его. Мысль о том, чтобы найти их, неизвестных ему родителей, впервые пришла Драгошани в голову три года назад, и он приехал сюда именно с этой целью. Но... это оказалось совершенно безнадежной затеей. Совершенно непосильной задачей. Цыган в Румынии было такое же великое множество, как и в прежние времена. Несмотря на своего рода условность разделения и наименования, прежние Валахия, Трансильвания, Молдавия и другие земли вокруг обрели своеобразную автономию, право на самоопределение. Цыгане имели такое же право находиться здесь, как и сами горы.

Вот какие мысли бродили в голове Драгошани, когда он засыпал, но во сне он видел не родителей, а эпизоды своего детства, вплоть до того времени, когда он покинул Румынию, чтобы завершить образование. Уже тогда он предпочитал одиночество, любил быть наедине с самим собой и иногда забредал в такие места, куда другие ходить опасались. А может быть, им было запрещено туда ходить...

* * *

Густые темные леса росли на крутых, извивающихся в форме ярмарочной “восьмерки” склонах холмов. Борис только однажды видел “восьмерку” — три дня назад, в свой седьмой день рождения (его седьмой день “нахождения”, как называл его приемный отец), когда в качестве развлечения ему было позволено пойти в Драгошани и посетить там маленький кинотеатр. Короткий русский фильм был снят на ярмарочных катальных горках, и “восьмерка” была настолько реально ощутимой, что у Бориса закружилась голова, и он едва не упал со своего места.

Было одновременно и страшно, и восхитительно — настолько, что он изобрел свою собственную игру, похожую на спуск с катальной горки. Конечно, все было не так хорошо, да и потрудиться приходилось основательно, но все же это лучше, чем ничего. Тем более что все можно было сделать здесь же, на лесистых склонах холмов, меньше чем в миле от поместья.

Сюда, в этот глухой уголок, никто никогда не забредал — именно поэтому Борис так любил его. Лес здесь не рубили уже лет пятьсот, и лесники не посещали густо заросшие соснами склоны. Только редко проникавшие сквозь чашу солнечные лучи иногда освещали землю, да лесные голуби нарушали вечную тишину воркованием и хлопаньем крыльев, а иногда вдруг раздавался тихий шорох каких-то таинственных, невидимых ползающих существ. Это было царство пляшущих в лучах света пылинок, сосновых шишек и иголок, грибов и странно молчаливых, перелетающих с дерева на дерево белок.

Холмы находились на древней Валашской равнине, простирающейся от предгорий Альп, расположенных в сорока пяти милях отсюда. По своей форме они напоминали распятие — центральный хребет, длиной около двух миль, тянулся с севера на юг, а с востока на запад его пересекал другой, длиной примерно с милю, выполнявший роль перекладины. Вокруг холмов поля были разделены множеством стен, заборов, оград, иногда встречались небольшие аллеи деревьев, однако в непосредственной близости от холмов поля оставались невозделанными и зеленели высокой травой и зарослями чертополоха. Иногда приемный отец Бориса пускал сюда попастись лошадей или скот, но это случалось довольно редко. Лаже дикие звери опасались забредать сюда, иногда они, словно испугавшись чего-то, убегали подальше от этих чересчур уж тихих полей, ломая заборы и перескакивая через изгороди.