Ангелика выхватила из-за пояса умирающего караванщика короткий кинжал и полоснула Репрева по морде. Стая с воем бросилась на нее. Вожак осадил бойцов повелительным жестом. Он засунул руку в окровавленный рот и вытащил оттуда черный сгусток. Женщина сидела на песке, обхватив колени руками, и плакала.

Имя, – сипел пес, – назови меня, дай мне имя.

Не вполне понимая что делает, Ангелика протерла глаза кулаками, поднялась и обняла псоглавца. Подобно Исавову зверю, кто-то говорил внутри нее. Она просто открыла рот и выпустила из грудной клетки на волю стайку красивых разноцветных слов, которых не знала:

Это не твой час, жди дождевого облака, имя же тебе, когда исполнишь предназначенное, будет Христофор.

Без одного сорок раз была Ангелика замужем и ничего не нажила. Зато она узнала, где искать воду, куда уколоть быка, чтобы достать до сердца, когда собирать травы для ядов, откуда прилетают метеориты, почему звенят обожженные кувшины, зачем на одеждах священников вытканы крест и звезда, как смолить лодку. Много раз она видела смерть своих близких, но ни разу – рождение, она могла говорить на девяти языках, но чаще молчала. Жизнь текла по ее губам, не попадая в рот, и как она не дорожила временем, так и время пренебрегало ею.

О чадородии молилась она покровителю благочестивых семейств Архангелу Варахиилу, но молитвы не поднимались к небу, а путались, как травинки, в каштановых волосах, и тело ее от этого без благовоний благоухало.

Когда воды Потопа подступили к шатру из красных бараньих кож, где жила вдова вероломного сотника Ангелика Прекрасная, из рук ее выпало медное зеркало. Она наклонилась взглянуть в него и увидела, как глаза меняют цвет, волосы заплетаются в неправильные косы и другая женщина, не мигая, смотрит из незнакомой комнаты. Ангелика быстро перевернула зеркало лицом вниз, схватила отцовскую колыбель и выбежала из шатра.

Ее приёмные дети, рабы и воины спали, убаюканные дождем. В загоне тревожно гудели волы, плакали овцы. Ангелика привязала люльку к животу, закрыла глаза и легла в воду.

Дождь усилился, река вышла из берегов, Ангелику крутило, переворачивало, несло то в Дикую степь, то в Святые горы. Ей было страшно, темно и холодно. Наконец, она ударилась головой о распухшую тушу носорога и потеряла сознание.

Она отсутствовала очень долго, и когда, наконец, подняла голову, обнаружилось, что волны давно схлынули, пришла весна и молодая трава проросла сквозь истлевшее платье. Ангелика перевернулась на живот и принялась есть траву. В ней осталось так мало жизни, что не хватало на самое короткое слово, чтобы отогнать спрятанную в листьях змею. В змею она плюнула.

Дочь Гевила огляделась. Она лежала на склоне холма, лицом к равнине, где стремительно возрождалась жизнь. Ей показалось, что даже отцовская люлька пустила корни. Растения расцветали уже под землей и, едва выглянув на поверхность, зрели и плодоносили, засыпая подошву холма черными семечками.

Ангелику бил озноб. Она свернулась калачиком, подобно эмбриону, и смотрела, как дети земляных червей становятся ящерицами, а внуки – хорьками и норками.

В ее чреве тоже происходила перемена. Там, где прежде ощущалась лишь холодная пустота, возник напряженный горячий шар. Когда же он лопнул, у Ангелики случились первые крови. До этого она была всего-навсего ребенком, хотя тысяча триста двенадцать лет прошли с тех пор, как Исав впервые познал ее.

Ей стало легче, она встала и, пошатываясь, побрела на Север. Кровь шла без одного сорок дней, каждый из которых она посвящала памяти очередного мужа, и они приходили, сменяя один другого, чтобы забрать свое семя.

После сорока дней они перестали тревожить ее, но обратно в Шеол не вернулись, а следовали за ней на некотором отдалении. Из простой пятерицы у мертвецов оставалось всего два чувства: осязание и слух, то есть любовь и зависть.

В обществе мертвых Ангелика окончательно потеряла счет времени. Поток незримого пламени то ли остановился, и все на свете случалось одновременно; то ли вышел из берегов и теперь метался по долине, пожирая собственную тень.

Не успевала Ангелика поднять с земли яблоко, как то превращалось в молодое дерево. Ей казалось, что к восходу спешат семь солнц. Едва одно успевает оторваться от макушек деревьев, как другое выскакивает ему на смену, шесть огненных шаров толкаются, а седьмой падает в Тартар.

Она не могла говорить, слова лопались в ее горле, не касаясь воздуха, и превращались в родинки на шее, веснушки на лице.

Она видела, как на горизонте встают и рушатся города и на теплом пепле начинается все сначала. Однажды Ангелике встретилась закованная в доспехи и блестящая, как вода, армия, что шла на Восток, глотая степную пыль, и сама превращалась в пыль для той, что следовала за ней. Ангелида, подобно кораблю, попавшему в шторм, попала в бурю безвременья, которая взошла из семян ветра, посеянных ее отцом в день встречи с маленькой Евой.

Каждый день женщина останавливалась, чтобы отрезать волосы, которые завтра опять вырастали до земли и цеплялись за колючий кустарник. Она шла по пустыне шесть тысяч лет, и век был ей за месяц.

Наконец, в теле ее не осталось ничего, что можно было отдать, а в памяти – ничего случайного. Она стояла у плотины на лесной речке и смотрела, как течение крутит колесо мельницы. Солнце больше не прыгало по небесам, словно дитя, но чинно, словно патриарх, садилось. Ангелика оглянулась на дом мельника и поняла: это – конец пути.

Она постучала в дверь. Ей отворили. Мужья стояли у нее за спиной, их гнилые глаза светились от зависти. Симон-мельник посторонился, пропустив всю кампанию в дом. Они заходили, не кланяясь, не крестясь, не целуя косяк.

Мельник прошептал Господнюю молитву, и один из их числа исчез – сверкнул и погас, оставив после себя лишь зловонное желтое облачко. Симон повторил молитву – вспыхнул и рассыпался другой. Мельник усадил гостей на лавки и молился до тех пор, пока не остался с Ангеликой один.

Симон прочел отпусты, оглянулся. Женщина сидела на полу, похожее на льва облако – последний прах мужей – висело под потолком, лапой касалось ее плеча.

Кто ты и откуда? – спросил Симон.

Ангелика проглотила горькую слюну и впервые после Потопа заговорила:

Ты – ключ в поисках двери,

Я – дверь в ожидании ключа.

Тайна, которую ты ищешь, а я стерегу – больше нас,

Мы служим ей и почитаем своим молчанием.

Мельник пожал плечами, пошарил в шкафу и собрал на стол. Молоко, черника в глиняной миске, хлеб. Подражая ему, Ангелика неумело перекрестилась, принялась за еду. Молоко стекало с ее подбородка на грудь.

Женщина была голодна, мельник, беззлобно ворча, гремел в печи ухватом. В доме запахло гречневой кашей, клочья горького тумана вползли из углов и крутились над столом.

Симон открыл окна и отправился принимать подводы, считать мешки с зерном. Он думал, что глаза женщины, когда та смотрит со сна сквозь пшеничные волосы, похожи на васильки в мокром поле. Сердце его, давно обросшее бородой, каталось в груди, как еж по осеннему саду.