И опять ни души…

Впрочем, нет, души непременно появятся, когда начнется следующее действие спектакля-воображения, а иначе зачем следить и что переживать зрителю? Сейчас идут титры, прелюдия…

Пока Шабанов несся в затопленной лодке и вдоволь купался в ледяной воде, ни разу не дрогнул от холода; тут же, на суше, озноб охватил сразу же, и с головы до ног. Вот это было реально — чувство холода! Чакали зубы, колотило руки, плечи, тряслась спина и ноги. Вода, набравшаяся в НАЗ, стекала на поясницу, и от потери температурного ощущения казалась расплавленным свинцом. И еще почему-то жгло икроножные мышцы, обе сразу, приятно жгло, даже согревало. Все остальное будто покрывалось студеным, седым инеем.

— Надо согреться! — сказал он и тут же сделал вывод. — Если я мокрый и замерз, значит плыл в лодке…

Дальше продолжать цепочку умозаключений Герман не мог, остатки здоровых мозгов в голове покрывались льдом. Не снимая «малямбы», он повесил пистолет на шею и побежал пенсионерской трусцой, поскольку все еще штормило, а земли под ногами не разглядеть. Темное пространство, где-то далеко ограниченное лесом и горой, оказалось довольно чистым лугом, и он прибавил скорости.

— Ну, теперь выживай, Шабанов! — постучал зубами.

Он пробежал метров двести и уже набрал хороший спринтерский темп, когда со всего маху ударился грудью о преграду. И откинутый ею, упал на спину — в НАЗу что-то брякнуло, захрустело. Или в позвоночнике?..

Тут же вскочив на четвереньки, он различил перед собой деревенский забор в две жерди — поскотину — и обрадовался предстоящему зрелищу.

— Ага! Первые следы человеческой деятельности! Ну-ка, ну-ка, что дальше? Выбежит мужик с ружьем? Собака чау-чау? Или девчонка с кружкой парного молока?..

Изгородь однако же была реальностью, как и удушливый ком боли в груди. Шабанов отдышался, проскользнул между жердей, на бегу достал фонарик из кармана «малямбы» и осветил пространство впереди — выпас, чистый, словно выбритый еще с прошлого года.

— Эх, хорошо бы реального молока литра два, и горячего! Коровка в этом хозяйстве есть…

Герман бежал в полной уверенности, что здесь ему ничего не отломится: в этом кино двойных дублей не существовало, но вполне возможно повторение — раз в мечтах и раз наяву. Ведь наутро же принесла раскосая хуторянка молоко и хлеб!

Чтоб не ломать заборы, через некоторое время он еще посветил фонариком и увидел неясные очертания высокого каменного строения у подошвы горы, и пока бежал к нему, луна поднялась настолько, что высветила большой дом, сложенный из дикого камня с окнами на реку. Шабанов замедлил шаг, потом и вовсе остановился возле дворовой изгороди.

Ни собак, ни скотины — и дух какой-то нежилой.

Какой-то странный сюжет складывался у этой серии, без героев и действующих лиц. Да и в мечтах не было даже намека, чтобы вот так найти заброшенный дом на берегу безвестной горной реки и пожить в нем, на худой случай, переночевать. Герман не любил безлюдье диких мест, ощущал забытые детские страхи, если в таковых оказывался, и не особенно-то часто жаждал одиночества. Так что дом этот скорее всего относился к вещам реальным, разве что исключение составляла круглая тарелка телеантенны на крыше, смотрящая на луну.

Посветив в черные окна, он оставил выключенный фонарь на земле и отскочил в сторону. Ни шума, ни движения, ни тревоги, и все-таки дом — хорошая ловушка, и хоть зуб на зуб не попадает, лучше не переступать его порога: вдруг там опять скелет, как в землянке…

И тут же отогнал ребячьи мысли, не раздумывая вошел во двор и поднялся на каменное крыльцо: в ручку двери был вставлен черешок метлы — верный, чисто сельский знак, что хозяев нет дома. В этом безлюдье еще действовали неписанные законы и правила, чужого не брали, привечали путников и ни о чем их не расспрашивали. По крайней мере, в родной тверской деревне такое наблюдалось даже в восьмидесятых годах.

Теперь, пишет матушка, и днем на крючке сидят…

В просторных сенях висели связки сетей, конная сбруя, мотки толстых канатов и совсем неожиданно — аккуратно связанные и установленные в пирамиду горные лыжи, четыре пары! Причем не для мебели, а рабочие, хорошо обкатанные за прошедшую зиму. Шабанов для порядка постучал и, держа пистолет наготове, открыл двухстворчатую дверь в дом. Из тьмы дохнуло давно не топленным жильем, запахом масляной краски, свежими древесными стружками и, что совсем странно, в углу мерцал маленький зеленый огонек. Он включил фонарь и луч случайно выхватил на стене электрический выключатель у входа и провода, бегущие по стенам: в этом хуторке, как и в предыдущем, да как и на всем его пути, не было ни единого знака цивилизации, в том числе электростанций и электролиний. Однако когда Герман щелкнул кнопкой на стене, в доме ярко полыхнул свет, заставивший его инстинктивно дернуться назад и присесть, хотя ничего не произошло.

После долгих скитаний по диким горам и рекам обстановка в доме была вполне цивильной и уютной, несмотря даже на холод из-за непрогретых каменных стен. И при этом помещение не выглядело, как постоянное жилище и напоминало скорее небольшую частную горнолыжную базу. В углу стоял большой холодильник (на нем и светился зеленый индикатор), далее, самодельная кухонная стенка со стеклянными дверцами и белым пластиком на столах, чуть правее, на специальной подставке, японский телевизор «Фунай» и музыкальный центр, а за барьером, на западный манер отделяющим кухню от комнаты, виднелись большой камин из природного плитняка и мягкая мебель. На всякий случай Шабанов заглянул в двери боковых комнат, посветил фонарем — в двух оказались спальни, в третьей мастерская резчика по дереву: верстак, заготовки, стружки, а по стенам, вплотную друг к другу, висели деревянные маски, одна страшнее другой…

Должно быть, человек, постоянно живущий здесь, был сторожем и отличался оригинальностью для подобных таежных и отдаленных условий, занимался прикладным творчеством, а настоящий хозяин приезжал с друзьями или семьей кататься на горных лыжах.

— Сейчас все узнаем! — Герман включил телевизор. — Ларчик просто открывался… А то — где я? Где я?..

Он пощелкал кнопками на пульте, однако был поздний час и ни одна программа не работала, на экране мельтешил «снег». Тогда он вспомнил о космической антенне на крыше, нашел и включил в сеть усилительный блок: пожалуй, на трех десятках каналов гнали все, что угодно, от спорта до порнухи, и ни одной программы на русском…

Нет, это еще не значило, что он на Китайском Тибете, на Монгольском Алтае или в Японии; то же самое ночью можно увидеть и в Пикулино, однако и цивилизованный дом никаких точных ответов не давал и напротив, еще больше вводил в заблуждение, смешивая реальность с произвольными фантазиями.

Все, что он видел, существовало не в воображении, щупай руками, пробуй на вкус и запах; окружающие вещи подвергались разумной логике и анализу, и вместе с тем, даже в этом благоустроенном, практичном и в общем-то привычном жилище рядом с предметами, вполне объяснимыми, встречалось то, чего быть не могло. Несколько освоившись и убедившись, что хозяев здесь нет уже несколько дней, Шабанов ощутил, как в доме начало теплеть. Сначала он не обратил на это внимания, полагая, что согревается сам в закрытом помещении, за счет внутреннего тепла, вызванного короткой и интенсивной пробежкой. Затем он неожиданно увидел на жестких, травяных циновках, всецело покрывающих полы, засохшие капли и мазки крови. Настороженный ими, Герман несколько минут обследовал жилище, прежде чем не заметил, что следы оставлены им самим: из ботинок, в которых давно хлюпало, и со штанин комбеза брызгала кровь, разведенная речной водой, и как только он понял это, вмиг зажгло ноги.