— Ну? Чего тебе, Люк?

Он оторвал глаза от ее рта.

— Я заказал билеты на дневной рейс завтра.

Неожиданная новость ударила Клаудию прямо в грудь сильнее кувалды.

Сердце больно билось о ребра, в горле застрял огромный ком, не дающий дышать. Она знала: рано или поздно это случится.

Но не так быстро. Не завтра.

Она схватила стакан и крепко сжала ложку.

— Понятно.

— Я должен вернуться и сделать презентацию для клиента, я тебе о нем рассказывал. Он хочет, чтобы им занимался только я.

Как она понимала этого мистического клиента.

— Ладно.

Люк был готов к слезам и гневу, но не к тихому, спокойному пониманию.

— Я бы не уехал, если бы это не было так важно. — Клаудия стала еще тише и спокойнее. — Это моя карьера.

— Я сказала, ладно.

Ответ прозвучал резче, но Люк был благодарен, что она проявила хоть немного чувства.

— Я тебе здесь не нужен, Клод.

Клаудия посмотрела на него, теперь ее сердце на самом деле разваливалось на куски. Точно. А как насчет того, что хочет она?

Вот и все. Он уезжает.

— Ты не знаешь, что мне нужно.

Люк вздохнул. Она права, не знает. Это опасная территория для обоих.

— Обещаю, к ланчу вернусь.

Да, а потом опять уедешь. Посмотрев на него, Клаудия пожала плечами:

— Не беспокойся.

— Я хочу.

— Правда, нет необходимости. Мы всегда знали, где находятся твои предпочтения.

Люк почувствовал себя подлецом.

— Да ладно, Клод, я этого не заслужил.

Клаудия пожала плечами:

— Просто называю вещи своими именами.

Несправедливость ее слов обожгла его, но он продолжал настаивать:

— Я вернусь к открытию.

— Отлично.

Люк взглянул на нее. Не нравилась эта холодная и собранная Клаудия. Он разрывался от желания поцеловать ее и встряхнуть за плечи, чтобы получить хоть какую-то ответную реакцию, чтобы она с таким видом, будто его отъезд ей безразличен, не говорила «ладно, отлично», словно это само собой разумеется.

— Черт возьми, Клод, не будь так сурова с моим мужским эго.

— Ну, вот тебе экстренное сообщение. Я здесь не ради ублажения твоего эго. Уверена, в Лондоне будут рады твоему возвращению.

Он уперся руками в бедра, решив, что все-таки неплохо ее потрясти.

— Отлично. Будь по-твоему.

Развернулся и выбежал из комнаты, хлопнув дверью.

Когда он прошел в свою комнату и начал мерить шагами пол, его будто погрузили в колодец, полный гнева. Он знал: его чувства неразумны.

Никогда не скрывал, что уедет, она говорила, что понимает.

Не устраивала сцен.

Но он хорошо знал, что такое слово «отлично» в устах этой женщины. Если она недовольна, почему просто не скажет об этом? Не умрет же она, если покажет, что разочарована? Он не ждет, чтобы она бросилась к его ногам и принялась умолять не уезжать. Не хочет, чтобы она плакала или удерживала его.

Но они были хорошей командой, много добились, вытянули «Тропикану» в двадцать первый век. Да, было трудно, но они много смеялись и шутили, восстановили былую дружбу после того, как судьба развела их.

Можно же проявить хоть какие-то эмоции. Не сидеть такой спокойной, сексуально скрестив ноги, со следами молока над губой. Тоже мне йог!

У Люка скрутило живот, когда в голове возникла эта картина, он сжал кулаки. Как можно злиться на нее и хотеть одновременно? Почти ненавидеть и при этом испытывать эрекцию при одной мысли о ней?

Да пошло оно все к черту!

Он снова ворвался в ее комнату, на этот раз без стука. Она наполовину донесла ложку ко рту, а глазами впилась ему в лицо. Он уперся руками в бедра:

— Я так больше не могу.

Она ничего не сказала, опустила ложку в стакан и ждала. В два шага он достиг кровати, выхватил у нее стакан, швырнул на прикроватный столик, схватил ее, бросил на подушки и, потянув за обе полы ужасной блузы, одним рывком сдернул.

— Люк, — задыхалась Клаудия.

Пуговицы полетели во все стороны, перед его взором предстал желтый, как лютик, бюстгальтер.

— Я ждал этого три чертовых месяца.

Клаудия знала, что должна чувствовать потрясение, возмущаться, негодовать.

Она должна попытаться прикрыться.

Он пожирал ее глазами, поджигая все, к чему прикасался взором, и она запылала, едва что-либо соображая.

— Через десять секунд я тебя поцелую, потом лягу на тебя и заставлю визжать так громко, что в отеле вызовут полицию. Если не хочешь этого, лучше скажи прямо сейчас.

Клаудия знала: не в ее власти выгнать его. Да, она должна себя уважать. Он завтра уезжает, для него это не более чем утоление жажды, которая копилась, копилась, копилась месяцами.

Но она испытывала ту же жажду и прямо сейчас получит от него все, что возможно.

Она расстегнула бюстгальтер.

Люк смотрел, как освобождаются ее груди, и застонал. Ему не нужны были никакие другие поощрения. Он упал на нее, закрыв своим телом, и целовал без памяти.

Поцелуи со вкусом сдерживаемого желания и шоколадного молока.

— Ты удивительно сладкая. Боже, здесь тоже. — Его язык нашел еще одно сладенькое место.

Клаудия скользнула руками под его рубашку, проводя ладонями по теплой мужской плоти, не забывая подставлять шею, чтобы ему было легче достать ее поцелуями.

— Растворимый… шоколад… — проговорила она, не заботясь о том, чтобы строить связные предложения.

Люк стонал, желая ее еще больше. Больше с запахом шоколада. Он слегка отодвинулся, взял с прикроватного столика стакан. Клаудия завизжала, протестуя, когда он приподнялся и перешагнул через нее.

— Хочу слизывать шоколад с тебя.

И не успела она возразить, как он вылил шоколад в ямку у основания горла.

Клаудия замерла, выгнула спину, не потому, что было холодно или липко, а потому, что соски немедленно превратились в налитые бусины, почти болезненные на ощупь. А он зачерпнул из стакана еще ложку шоколада и начал рисовать им на ее сосках, останавливаясь, чтобы тщательно облизать, превращая ее в мечущееся существо, потом заливал их снова, снова слизывал, затем провел ложкой ниже. К пупку, где снова сыграл в ту же игру, заливая пупок шоколадом, слизывая его, пальцами массируя соски до тех пор, пока не довел ее почти до сумасшествия.

Он провел шоколадную дорожку до самого края желтых трусиков, снял их с нее. Она услышала, что ложка снова стукнула о стакан, и тут же ощутила, как теплая густая струя слилась с соком между ее ног.