Сегодня у него был гораздо более ухоженный вид, чем когда она видела его в прошлый раз, но он все еще походил не на главных героев своих книг, а на тех, против кого они сражались. В нем было что-то опасное. Его шарм маскировал темную сторону его натуры, одновременно и путавшую, и привлекавшую Кэт.

А в общем и целом, Пирс был очень хорош собой. И он совсем не смутился, когда незнакомая ему женщина увидела его почти раздетым, если не считать наполовину застегнутых синих джинсов. Возможно, он знал, насколько ему идет такой вид, точно так же, как и то, насколько смутил ее своей полунаготой.

Кэт взвесила все «за» и «против» и решила, что Алекс Пирс явно принадлежит к тому типу мужчин, которых ей лучше всего избегать.

Однако вслух она сказала:

– Вы не могли бы подождать, пока я переоденусь?

Это был совсем не тот ресторан, который выбрала бы для себя Кэт, и уж конечно она никогда не пришла бы Сюда одна. Автомобильная стоянка перед входом была заполнена грузовыми пикапами. Войдя внутрь, она явственно услышала стук бильярдных шаров, доносившийся откуда-то из глубины помещения; из музыкального автомата гремела музыка в ритме густела. Но зато эта забегаловка славилась лучшими гамбургерами и самым холодным пивом в Техасе.

Двойной гамбургер и вправду оказался толстым и сочным. Поджав губы, Кэт поначалу отщипывала от него по маленькому кусочку, но затем, отбросив великосветские манеры, стала с наслаждением поглощать кусок за куском. Перед тем как положить в рот ломтик жареного картофеля, она окунула его в лужицу кетчупа.

– Вы все еще не прощены за позавчерашний оскорбительный выпад против рыжеволосых женщин.

– Не помню. Она посмотрела на него с явным неудовольствием.

– Прекрасно помните. Вы сказали, что рыжеволосые женщины в ваших книгах всегда легкодоступны.

– Да, это был дешевый прием, – согласился Пирс, безуспешно пытаясь принять покаянный вид.

– К сожалению, это оказалось правдой, – продолжала Кэт. – В ваших книгах рыжеволосые девушки действительно легкодоступны. Как, впрочем, и блондинки, и брюнетки – словом, женщины всех оттенков. Через каждую страницу кто-нибудь из ваших героинь…

– Занимается распутством.

– Вот именно. Герои никогда не спрашивают позволения. А женщины никогда не говорят им «нет».

– В каждом литературном произведении много вымысла.

– В данном случае вымысла женоненавистника.

– У Яна Флеминга это получалось. Разве Джеймс Бонд когда-нибудь спрашивал: «Можно»? И разве его когда-нибудь отвергали? – Алекс скомкал бумагу, в которую был завернут его чизбургер, вытер рот бумажной салфеткой и удобно облокотился о круглый столик, как будто готовился к серьезному разговору. – Если не считать откровенного женоненавистничества и того, что все женские персонажи раздеваются и ложатся как по команде, как вам понравились мои книги?

Кэт ужасно не хотелось признаваться ему, что они ей очень понравились, но она чувствовала себя обязанной говорить правду. Раз ее мнение не было ему безразлично, совесть не позволяла ей уклоняться от ответа.

– Хорошие книги, Алекс. Суровые, но правдивые. Смелые. Жестокие и одновременно реалистичные. Наиболее кровавые эпизоды я только просматривала, но они чертовски хороши. И, как мне ни тяжело об этом говорить, каждый раз, когда женщина у вас раздевается и ложится, это вытекает из логики повествования.

– Спасибо.

– Но…

– Ох уж эти но. Вам надо было стать литературным критиком. Они забрасывают тебя цветами, чтобы потом отвесить здоровенный пинок.

Кэт рассмеялась.

– Я не собираюсь критиковать. Честно говоря, я считаю, что вы пишете великолепно.

– Тогда в чем же «но»?

Она немного помедлила с ответом:

– Это печально.

– Печально?

– В ваших сочинениях чувствуется некая… некая… – Кэт подыскивала нужное слово. – Некая безнадежность. Они проникнуты фатализмом.

Какое-то время он молчал, обдумывая ее слова, затем проговорил:

– По всей вероятности, это оттого, что я сам видел в жизни очень много насилия.

– Когда вы работали в полиции? Алекса удивило, что она знает об этом.

– Это написано в вашей биографии на суперобложке, – пояснила Кэт.

– Совершенно верно. – Он не спеша потягивал из своего бокала. – Знаете, преступление слишком часто оказывается выгодным. Плохие парни выигрывают. А в наше время они, кажется, стали выигрывать еще чаще. Так что если моя писанина отдает фатализмом, то дело, видимо, именно в этом.

– Мне это бросилось в глаза, потому что я почувствовала то же самое, когда… – Кэт опять не решилась продолжить фразу. Они встречались в первый раз. Хотела ли она говорить ему все до конца?

– Вы почувствовали то же самое, когда что? Она опустила глаза и стала теребить пальцами красную пластиковую корзинку с остатками своей еды.

– Не знаю, известно ли вам. 06 этом писали в газетах, но я предпочитаю этого не афишировать, потому что некоторые люди начинают вести себя довольно странно, когда узнают. Право же, это совсем не так уж важно, но… – Кэт подняла голову и посмотрела ему прямо в глаза, стараясь не упустить его первоначальную реакцию. – У меня была пересадка сердца.

Алекс моргнул, затем еще раз. И все. Конечно, нельзя было угадать, что скрывалось за бесстрастным взглядом его серых глаз.

Через мгновение он перевел глаза на ее грудь. Она увидела, как он сглотнул слюну. Затем опять уставился ей в лицо.

– Давно?

– Почти четыре года назад.

– И все в порядке?

Кэт засмеялась, чтобы снять охватившее ее напряжение.

– Конечно, в порядке. Вы что думаете, я собираюсь откинуть копыта и заставить вас платить по счету?

Невозможно было предугадать, как тот или иной человек отреагирует на известие о ее пересаженном сердце. Некоторые испытывали отвращение. Они вздрагивали, передергивали плечами и не хотели больше говорить об этом. Другие воспринимали эту весть с благоговением. Они протягивали к ней руку и дотрагивались до нее, как будто она была наделена сверхъестественной силой; они обращались к ней за помощью, как к целебному источнику или статуе Девы Марии, плачущей кровавыми слезами. Кэт не могла понять, какого волшебства они от нее ждали. Были и такие, кто проявлял неуемное любопытство, задавая Кэт кучу интимных вопросов, нередко заставлявших ее краснеть.

– У вас есть какие-нибудь ограничения? – спросил Алекс.

– Да, – печально ответила она. – Я не могу выписывать больше двадцати платежных чеков в месяц, иначе в моем банке с меня будут взимать дополнительную плату за обслуживание.

Алекс смущенно взглянул на нее.