— Здравствуй, Миша, — отмирает первым папа.

— Здравствуй, — вторит мама.

Тихомиров встает с дивана. Но руку, как раньше, папе не подает.

— Добрый день.

После сухого обмена приветствиями вчетвером приходим в оцепенение. Только Егорка, соскакивая с дивана, бежит к папе. Тот, конечно же, улыбается и сходу подхватывает его на руки.

— Деда, папа приехал, — сообщает радостно, указывая на Мишу.

Тот сглатывает и, словно получив удар в грудь, едва-едва заметно смещается. Стискивая челюсти, напряженно замирает.

— Вижу, — отзывается папа. — Давай, чемпион, пойдем, в комнате поиграем. Пусть мама с папой поговорят, — сразу же к двери направляется. — Стась, бросай свою клубнику, и тоже пойдем.

Мама опускает корзину прямо на пол, прижимает ладонь к груди и спешно покидает гостиную.

Миша опускается обратно на диван, а я, старательно избегая его взгляда, сажусь в кресло. Была бы возможность, нашла бы место еще дальше.

— Рассказывай все по порядку, — требует Тихомиров приглушенно.

— Я уже и так почти все тебе рассказала…

— Не все, Полина.

— Миша… — хочу возразить.

Но он достаточно резко меня перебивает:

— Пока я, блядь, пытаюсь привыкнуть к тому, что у меня есть сын, у тебя есть шанс все объяснить. Завтра этой возможности может и не быть.

Я шумно вдыхаю и намеренно торможу себя. Прикусываю язык, чтобы не выпалить какую-то колкость. Понимаю ведь, что злить его сейчас не стоит. И так… Нужно установить нормальные здоровые отношения. Нам ведь еще как минимум семнадцать лет сталкиваться придется.

— Я все объяснила еще два года назад, Миш. И сегодня добавила: боялась давления с твоей стороны. Хотела сказать сразу после родов, но… Было сложно, Миш, понимаешь? Я откладывала. И потом, с каждым днем эта информация становилась тяжелее и опаснее. Сейчас я даже рада, что все открылось. Правда! Наконец, я могу вздохнуть с облегчением и не мучиться чувством вины. Твои права я ограничивать никогда не собиралась. Ты можешь видеться с Егором так часто, как только сам пожелаешь. Думаю, он быстро на контакт пойдет. Знает ведь тебя. Я старалась, чтобы он… — моя трескотня обрывается. Казалось бы, что такого? Но ощущается так, словно к самой тяжелой части подхожу. — Я старалась, чтобы он тебя полюбил, — взгляд Тихомирова выдержать не могу. Опускаю и принимаюсь суматошно водить им по остывающему кофе — от одной чашки к другой. — Много рассказывала о тебе, правда. Показывала каждый день фотографии и видеозаписи. Он… — снова прерываюсь. Нервно сглатываю. — Егор ждал, когда ты приедешь.

Осмеливаюсь поднять взгляд, когда Миша сцепляет ладони в замок и, наклоняясь, упирается локтями в столик. Не разъединяя пальцы, прикрывает ими, как козырьком, глаза.

Тягостно вздыхает, прежде чем тихо спросить:

— Сколько ему?

— Год и семь месяцев. Он родился на два месяца раньше срока.

Пауза. Долгая и тягучая.

— Ты знала, что семья для меня — главное, — выговаривает Миша приглушенно. — И все равно отобрала у меня самое важное. Это жестоко, Полина.

После этих слов мою грудь разбивает водоворот эмоций. Ни вдохнуть, ни выдохнуть не получается. Опускаю веки и нервно ерзаю в кресле. Сердце так сильно колотится, кажется, в любую секунду остановится.

— Молчишь?

Чувствую, что поднял взгляд и смотрит на меня. Но сама ответить тем же не в состоянии.

— Мне тоже нужно прийти в себя, Миша… Мы давно не виделись… И… Сейчас с обеих сторон много эмоций… Тяжело…

— Ты же именно этого когда-то добивалась, — жестко выдает Тихомиров. — Эмоций хотела. Сейчас что?

Морщась, коротко мотаю головой.

— Сейчас не хочу.

— Больше не надо, значит? — хрипит он вместо того, чтобы просто закрыть уже эту невыносимую тему.

— Давно не надо.

— Понял.

«Ничего ты не понял», — хочется сказать.

Нет, не просто сказать… Закричать!

И это пугает меня. Сильнее, чем гнев Тихомирова.

Я больше не желаю что-то к нему чувствовать. Не желаю! Но… Чувствую.

— Возможно, завтра я смогу лучше объяснить, Миша, — говорю, так и не подняв взгляда. — Давай прервем разговор. Отложим, чтобы немного успокоиться.

Он не отвечает. Просто поднимается.

Жду, что молча уйдет. Но он стоит и стоит надо мной. Заставляет все сильнее нервничать. Видит, как колотит меня, и не пытается смягчить ситуацию.

— Вечером зайду, — не предлагает и не спрашивает. Ставит перед фактом. — Полдня тебе хватит.

И только после этого уходит.

Полина

«Полдня тебе хватит…»

Нет, Мишенька, с тобой мне и полвека не хватит.

Успокоиться никак не получается. Ожидание казни, напротив, усиливает волнение и напряжение. Я же ничем другим заниматься не могу! Бестолково мечусь по квартире из угла в угол. Мозги кипят. Столько всего в голове прокручиваю, что сама за собой не успеваю! Одна мысль наскакивает на другую. И ничего рационального вычленить не удается.

Бросает то в жар, то в холод. Руки продолжают дрожать. Теряю координацию и равновесие. Бесполезна в любой работе по дому. Я даже поесть не способна. Горло перехватывает, и, несмотря на требовательные позывы желудка, от одной лишь мысли о еде становится физически плохо.

Наверное, проще было бы закончить разговор сразу. А так, получается, я лишь растянула эту агонию.

— Полина, на тебе лица нет, — сетует в который раз мама. — Слушай, давай, я тебе накапаю папиных капель. Не дело же! Тебя прям колотит.

— Да… — выдыхаю немного потеряно. — Давай, мам… Давай.

В седативном ли дело, или просто работает внушение, понять трудно, но я определенно успокаиваюсь.

Дверной звонок распиливает пространство, а заодно и мой запаренный мозг, ближе к девяти вечера. Успеваю не раз удивиться, что Тихомиров так затягивает с визитом. Не сразу догадываюсь, зачем он это делает.

— Привет, — тихо здороваюсь я, прежде чем пропустить Мишу в квартиру.

Он не отвечает. Смерив меня каким-то жестким взглядом, молча ступает через порог.

Да уж… Не только у меня чувства не схлынули… Непобедимый мрачнее, чем был днем.

То ли действие седативного заканчивается, то ли моя нервная система сумасбродно находит лазейки, но, пока я иду за Мишей, меня снова накрывает диким волнением. Смотрю на него и не верю, что все происходит в реальности. На площадке восприятие по понятным причинам смазалось. Сейчас же… Широкая спина, крепкие стиснутые в кулаки руки, напряжение в до боли знакомых движениях — впитываю визуально, и сердце сжимается. Шлейф парфюма вдыхаю, и внизу живота скручивает.